А.П. Егидес. Христианство - взгляд психолога

[Aegides]

ХРИСТИАНСТВО – ВЗГЛЯД ПСИХОЛОГА…

Толстой (не тот, который, как Брут, продался боль-шевикам, а тот который никому не продавался и был со-вестью России), написал эссе под вызывающим названием «Почему я не христианин». Я хотел, было, назвать эту главу именно так, но это уж было бы слишком вызываю-ще. Толстой - великий писатель, и тщиться встать вровень с ним, хотя бы и лишь по названию статьи, было бы совсем неадекватно. Но суть остается. Я не христианин. И тогда все-таки… почему? Придется начать, как требует необходимость глубины подхода, издалека…
Я не специалист в религиоведении. Я дилетант и созерцатель. Как любой интеллигент. Я и всю книгу хотел назвать «Записки дилетанта». Всего-то на всего, записки. И всего-то на всего, дилетанта. Но я все же и не просто обыватель. Давно тружусь на ниве психологии. А вера в Бога или неприятие идеи существования Бога, хотим мы этого или нет, проблема психологическая. Это мой разум как составляющая моей психики принимает или отвергает ее. Но и здесь я спе-циалист не во всем. Психология большая. Много фактов, концепций, исследований. И все же я решаюсь делиться своими мнениями и сомнениями с читателем, с моим чи-тателем, который уже мне хотя бы отчасти доверяет, прислушивается, склонен именно со мной обсуждать сложные жизненные проблемы. Принципиально важный вопрос: имею ли я основания предлагать свои рассужде-ния по религиоведческой психологии, будучи здесь не полностью осведомленным. Была забавная ситуация в науке эмбриологии. Довольно давно возникла мысль о том, чтобы вырастить эмбрион человека в колбе. Спе-циалисты, однако, знали много закономерностей, которые препятствовали ее воплощению. Они думали так: сначала надо научиться преодолевать каждое из препятствий, и тогда можно будет приступить к делу. Но это «много» парализовало волю к победе. Да и просто ученый никогда не приступит к пробирке с эмбрионом, потому что он должен выполнить бесконечно большое количество предварительных исследований. Как в известном рассуждении об Ахиллесе и черепахе Ахиллес не догонит черепаху, потому что он должен наступить на каждую бесконечно малую точку. Но вот где-то в шестидесятых-семидесятых прошлого века, совсем не лихих, один итальянский ученый, кажется, его звали Петруччио, решил просто попробовать. И получилось. Эмбрион стал развиваться. Опыт пришлось прервать, поскольку Пет-руччио был католиком, а Римский папа возражал. Гово-рили потом, что вот в очередной раз церковь против нау-ки. Но меня здесь интересует другое. Дилетант оказался успешнее, чем ученые, знающие все, что получила со-временная наука. Он не знал всех причин, по которым замысел невоплотим, и вдруг, о чудо, получилось… Мне кажется, что помимо пути фундаментальной науки, есть путь дилетантов. Если их фантазия окажется под боем фундаменталистов, то, может, что-то будет и отвергнуто. Но может быть и другое: многочисленные не вполне до-казанные соображения соединяются в сеть интересных мыслей, и это сулит открытия, которые потом смогут быть подтверждены. Нахватанность дилетантов дает ту широту, из которой рождается и глубина. Ведь обычно чем река шире, тем она глубже. Аналогия эта, конечно, без претензий, только образ. Возможны варианты: река в дельте может быть плоской, мелководной. И эрудиция может ограничиваться лишь обширным списком фактов. Но обычно в широкой реке дно размывается. А чем больше фактов, тем больше возможностей для нахожде-ния связей между ними. Словом, я решаюсь предложить свои соображения относительно, как минимум, право-славия, и, более широко, в целом христианства и, даже более того, в целом религии. А если я в чем-то оплошал, то выслушаю с вниманием аргументы оппонентов.
Вопросы «на засыпку» со стороны дилетанта тем более интересны, что и вся паства – в основе своей – ди-летанты. Так что я – от имени паствы. С одной поправкой. Есть такое в науке – гуманистическая психология. Один из главных ее принципов – субъект-субъектность: я субъект и ты субъект. Попроще: я личность и ты личность. То есть мы как отдельные человеки - на равных. Тогда «паства и пастырь» - это не в духе гуманистической психологии. И в соответствии с ее принципами я не отношу себя к пастве; несколькими строками выше я сказал это просто так. А сейчас: нет уж, давайте на равных. Что-й-то священник берет на себя роль посредника. Ну, что-й-то священник, который прошел вуз (будем считать семинарию все-таки вузом) имеет основания считать меня, доктора психологических наук, профессора паствой… Гордыня им, что ли, овладела. Ну да! это он, священник с высшим, ладно, образованием, считает, что я, профессор, должен считать его пастырем, а себя овечкой, я должен целовать ему руку, принимать от него отпущение грехов, через него причащаться, ему исповедаться. Гордыня, а что же еще… Это как-то не вяжется. Ладно, меня гордыня не обуревает, все-таки я полагаю себя одним из верующих-неверующих, сомневающихся. И пока мне не доказали, что священник на самом деле посредник между мною и Богом, а не самозванец, я буду вести себя с каждым из отцов церкви на равных. Предполагая, что, либо я вместе с моими коллегами по атеизму-агностицизму неправ, либо они вместе с патриархом Московским и папой Римским заблуждаются. Святые же отцы выступают от имени чего-то большого и мне пока неясного, от имени церкви, которая сама выступает от имени Иисуса Христа, а он выступал от имени самого Творца.
И не дай мне Бог, если я что-то напутал. Ведь, с од-ной стороны, Иисус - Сын Божий, а с другой стороны, он сам Бог. Такая «диалектика» мне не по зубам. «Два в од-ном» может быть только в рекламе или в гегелевской философии. А по мне простые аристотелевские логиче-ские законы тождества и непротиворечия милее. Поясню для тех, кто забыл, что это такое. Если я в одном месте сказал, что мир безграничен, то я не имею права в другом месте сказать, что на миру то есть другое значе-ние слова мир и смерть красна. Потому что в первом случае под миром имеется в виду вселенная, а во втором – часть общества. Так вот, Христос – сын Божий. А и сын Божий и Отец – это что-то от лукавого. Сын похож на отца, но он отдельно от отца. Это же не сиамские близ-нецы. Да и там все-таки сросшиеся братья-сестры, а не сын-отец.… Так что даешь простую аристотелевскую логику, а не лукавую «диалектическую», которую испо-ведовали и великие притворщики коммунисты-марксисты.
Вернемся к тому, что я только представитель некой неверующей массы, пока что не паствы. Я, может быть, и рад бы уверовать и стать паствой. Считаю же я себя уче-ником академика-психолога Александра Романовича Лу-рии, не зазорно мне было быть его паствой. Но он мне доказывал, а не старался просто внушить. Вот и здесь в поднятых мною вопросах я буду высказывать свои мне-ния-сомнения, в надежде, что мне предоставят аргументы-доказательства. Буду стараться понять-принять их. Но уж не обессудьте, если я буду придирчивым. Ведь не о мелочах речь пойдет, а о вечных муках на «том свете». При этом сначала я хочу разобраться в некоторых нрав-ственно-психологических деталях. Но эти нравственно-психологические детали завязаны с житейскими пробле-мами.
Это можно было бы вынести и вообще за скобку, в начало книги. Или повторять вкратце как предисловие к каждой ее главе.

Итак, я приступаю к тяжелому труду по осмыслению наиболее часто повторяемых догматов православия. Тем более тяжелому, что в нем есть позиции, которые приемлемы, гуманистичны, нравственны.
Не секрет, что религиозность воспитывается семьей, школой, обществом в целом. Воспитание мое было нере-лигиозным. И папа, и мама у меня были коммунистиче-ской ориентации. Надеюсь, не подлежит сомнению, что коммунистическая доктрина – тоже религия. Вера без Бога. Но тоже «святая». Вера в коммунизм. И хотя в по-литике отец впоследствии стал диссидентом, в отношении православной и католической религии аргументация и у папы, и у мамы была проста, как серп и молот. Бога, дескать, выдумали помещики и капиталисты, чтобы удобнее было эксплуатировать крестьян и рабочих. Ну что же, мои родители тоже были продуктом советского атеистического воспитания. Школа, комсомол, партия… Да и вообще тогда почти все так думали. В шестидесятом году мой пятилетний брат парировал: «Я летал выше об-лаков и никакого Бога не видел».
Рядом, впрочем, были и люди дореволюционного разлива. Дедушка, бабуля, их близкие и дальние родст-венники, искренне верили в Ленина-Сталина, в ежегодное весеннее снижение цен и … праздновали пасху. Дедушка делал коронное блюдо из творога с ванилином, где были непонятные буквы «Х.В.». Потом мне объяснили, что это - аббревиатура, и означает это: Христос Воскрес. Бабуля пекла куличи. Их не освящали, однако уминали с большим аппетитом. Красили яички, клали в про-рощенный овес. Пост не соблюдали, но на пасху «разгов-лялись» крепленым красным вином. И пели русские и советские песни. «Что стоишь, качаясь…», «И-извела-а меня-а-а, кручина…» А рядом: «Выпьем за Родину, вы-пьем за Сталина…». Или «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Такая вот эклектика – совмещение несовмести-мого. Дед рассказывал мне что-то из Ветхого и Нового Завета. Про Ноев ковчег и про тридцать сребреников… Но он не настаивал на истинности рассказанного. Пре-подносил это как сказания.
Семейное воспитание мое, скажем так, было доста-точно непоследовательное, но больше с атеистическим ак-центом.
А вот и еще влияния. Дядя Миша, отец дошкольни-ков Коли и Кати, друзей по дому, работавший сторожем в нашем местном магазине, было дело, приглашал нас на свои дежурства и развлекал рассказами про ангелов и чертей. Я, зачарованный 7-летний пацан, поведал одна-жды об этом бабушке и тете Тамаре. Тетя – тогда сту-дентка Менделеевского института, была комсомолка, но будучи химиком, а не политиком, она участвовала в ре-лигиозных застольях, любила куличи. И вот я со своими вопросами – к ним… Говорил я с восторгом, и бабуля и тетя поддержали меня в этой моей наивной доверчивости, не стали разрушать сказку. А вечером пришла мама, аспирантка МГУ, писавшая диссертацию по теме, отно-сящейся к истории партии, тогда еще ВКПб, а не КПСС, и сказку «безжалостно» разрушила. Она сказала, что все это чушь, а на мой вопрос, почему Тамара и бабуля под-держали, ответ был простой: они просто не хотели меня разочаровывать. Маму я обожал и верил ей больше, чем дяде Мише, тете Тамаре и бабуле. Но почувствовал ка-кую-то пустоту, как будто мне дали в руки красивую иг-рушку и отняли. Жили мы в сорок седьмом году трудно, считали себя счастливыми и жалели бедных чернокожих в Америке. А когда из сталинского концлагеря освободился мой отец, непреодолимым авторитетом для меня стал он. Ифлиец */,
= = = = = = =
ИФЛИ – Институт философии, литературы, истории. ИФЛИ был «кузницей» идеологических кадров. Там училась новая поросль – дети советских начальников, героев гражданской войны. Оттуда вышли подающие надежду поэты Коган и Кульчицкий, Философ профессор Хасхачих добровольцем пошел на фронт. ИФЛИ – легенда.
= = = = = = = = = = = =
комсомолец, доброволец, страдалец, ОТЕЦ. Однажды он отогнал от меня потенциального обидчика. «Отчаливай» - этого лагерного воркутинского слова было достаточно, чтобы Ванька Боровик, обычно донимавший меня, ко мне вообще больше не подходил. Так что одного полслова отца насчет несуществования Бога было достаточно, чтобы я стал воинствующим атеистом. В сорок восьмом году родители уехали со мной в освобожденный Львов. Мама сменила научного руководителя, тему диссертации и стала изучать, как католические ксендзы в Львовской области, помогали бандеровцам. Мне восемь лет. И вот во Львове, в этом западно-украинском городе, польском по архитектуре и католическом по духу, я пришел в гости к мальчику из католической семьи. Я учился во втором классе, и нас уже принимали в пионеры. Это была ста-линская политика. В Москве, откуда я приехал, в пионеры принимали в третьем классе. А тут «пожал-те» – второй класс, а я уже пионер. Мои одноклассники отдавали друг другу пионерский салют, с гордостью везде носили пионерский галстук, и в гости к этому мальчику я пришел тоже в галстуке. Увидев иконы, я тут же стал страстно доказывать, что Бога нет. Католические родители пассивно сопротивлялись. Из страха перед властью они не возражали, чтобы их сын был пионером. Но мне они говорили, что Бог есть, что Он невидимый, что Он на небе. А я, «такой просвещенный», возмущался, что они такие темные. Мой наивный атеизм, впрочем, сочетался с родительским все-таки более широким взглядом на мир: они водили меня в костелы на экскурсию. Это было ин-тересно. Как театр. Вообще Львов того времени был для меня красочным театральным действом. Ребенок как ре-бенок: сказали Бог есть – завораживает, сказали Бога нет – страстно доказывал католикам, что Бога нет.
Идеологическая пропаганда, сталинская, хрущевская, брежневская, отрабатывала свои тридцать сребреников – и я «понял»: Бога нет, надо строить коммунизм, и тогда все люди станут счастливы. Но потихоньку время шло, а «коммунизм» никак не наступал. Более того, мало-помалу выветривалась и обесцвечивалась, как советские флаги над горсоветами, сама идея коммунизма. Коммунизм за двадцать лет – этот бред Хрущева стал подвергаться осмеянию со стороны просто здравомыслящих людей. Помпезные «стройки коммунизма»… Бесконечно множащиеся безликие безобразно однообразные памятники Ленину, а в просторечии памятники Ленина… Чудовищная бедность рабочих, колхозников и, стыдно произнести, интеллигентской прослойки, к которой мои родители относились и к которой я собирался относиться /учился на врача/. И вот на этом жутковатом фоне Хру-щев ввел беззаконный закон о тунеядстве. Как бы пря-мо-таки в насмешку в столовых ставили нарезанный на кусочки «бесплатный» хлеб. «Вводили коммунизм». То есть если ты взял чай, то мог съесть несколько кусочков этого «коммунистического» хлеба. Ах, ты «наш Никита Сергеевич»! Оттепель ты наша!
И вот в эту «теплынь» истосковавшийся по свободе народ пошел вразброд. Одни стали восстанавливать ле-нинские нормы, искренне пели: мы делу Ленина и партии верны. Чего там оправдываться – обожествляли Ленина. Ну, конечно, по сравнению со Сталиным, Ленин подза-былся и казался «самым человечным человеком». И вспоминали Маяковского: «я себя под Лениным чищу». И даже Есенина: «хвала и слава рулевому». Так что «партия наш рулевой» – это дань и любимому нами «последнему поэту деревни». Но что такое Маяковский и Есенин? Дети. До сорока не дожили. Можно ли их обвинять в недальновидности, когда и сейчас мы, посвященные в науки взрослые и даже уже старые дяди и тети, пурхаемся.
Да, оттепель шестидесятых годов казалась нам теп-лынью. И мы стали интересоваться и религией. А что… только интересоваться... Но великий правдолюбец Хру-щев создал такой режим, при котором все мало-мальски отклоняющиеся от коммунистической идеологии книги отправлялись в «спецхран». К привычным аббревиатурам ВКПб, КПСС, КГБ прибавилась еще и эта. «Спецхран» - это в библиотеках отделения, где хранились книги, выда-ваемые только посвященным. Если ты удостаивался до-верия советской власти, тебе давали книги, в которых ее ругали, чтобы ты мог ругать ее врагов. Тебе могли дать даже книги самого Авторханова про то, какой Сталин нехороший, или Джилласа про эксплуататорский «Новый класс». Библия не шла в спецхран. Но…
Я со своими друзьями подолгу просиживал в «ле-нинке». Так называли тогда библиотеку им. Ленина. Сейчас она называется Государственной и остается, как было и тогда, самой большой библиотекой в России. Ре-плика в сторону: вы спросите, а причем здесь Ленин, а я отвечу вопросом на вопрос, а какое отношение имеет Ле-нин, например, к самому большому педагогическому вузу или к городам Ленинокану и Ленинобаду? Так что Ленин ни при чем по отношению к множеству объектов… Идеология, доходящая до идиотизма – вот чем все объясняется. Но, несмотря на все это, «ленинка» была отдушиной в этой бездуховной идеологии. И вот мы в каталогах библиотеки увидели Библию, «Иуду Искарио-та» Леонида Андреева, «Жизнь Иисуса» Ренана… И стали аккуратно переписывать из каталожных карточек в листки-требования эти и другие подобные названия. И это библиотечным работникам, беднее которых были разве что библиотечные крысы, казалось чем-то неслыханным. Они нас допрашивали, зачем это нам понадобилась Библия. Но все же выдавали. Ворчали: вы же студенты медицинского института, а хотите читать Библию, мединститут это же - не семинария. Но мы уже не только читали Библию. Мы ходили в церкви Москвы, в синагогу в Спасоглинищенском переулке, ездили в храмы в округе Москвы, разыскивали и отмывали от копоти деревенские иконы. Писали стихи на евангельские темы. И я писал. Вот так…

И висел на кресте я распятый
С лицом прозрачней стекла.
По умытым рукам Пилата
Не смытая кровь текла.
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
И висел на кресте я распятый,
И терновый венец на челе,
И умытые руки Пилата
Предо мною две тысячи лет.

Мы знакомились со священниками. На Байкале в ста километрах от Иркутска есть поселок с милым названием Листвянка. Туда в 1962 году должен был приехать президент США Эйзенхауэр. Даже была заготовлена дача для него. Эйзенхауэр не приехал, но «дача Эйзенхауэра» осталась… Кажется, навсегда. Плевать мне на несосто-явшуюся встречу с Эйзенхауэром. А вот рядом с этой да-чей, шагах в двухстах был храмик. Им заведовал химик по образованию с изуродованной войной ногой. Не помню имени, но помню, что это был интеллигентный человек, он вел с нами, двумя студентами, которые к нему забрели из любознательности, вполне светскую беседу, а о Боге и вовсе не говорил, больше интересовался студенческой жизнью, устроил экскурсию по помещениям, объяснял значение каждого уголка.
Мы интересовались религиозными вопросами и от-стаивали свое право на этот интерес. Нас пытались уре-зонивать партийные секретари в институтах, грозили ис-ключить из комсомола, а то и из вуза, уже тогда пытались объявить верующих студентов сумасшедшими. «Нормальный человек», по их мнению, мог верить только в коммунизм.
А для нас религия была знаменем свободомыслия. Не только религия. Но и религия. Ведь она была под за-претом. Кроме того, это была романтика. «Ах, Арбат, мой Арбат, ты моя религия» - пел под гитару Окуджава. Тогда мы не знали, что священники освящали и значит делали священным богатство. Мы помнили только дру-гую ипостась религии – отречение от мира сего. Уйти в пустыню. Отказаться от мирских радостей. Жить ценно-стями духовными. В религии много намешано: от под-лости до святости. Но дух протеста был тогда важнее. Интересно-то как. И мы с этим знаменем шли на партий-ных мракобесов, выступали на собраниях с требованиями, ершились…
Мы возмущались уничтожением Храма Христа Спасителя. И демонстративно ходили в бассейн «Чайка» у Парка культуры им. Горького, игнорируя расположенный рядом гигантоманический бассейн «Москва», по-строенный на месте разрушенного Храма. А когда-то нас, студентов ближайших вузов, в добровольно-принудительном порядке заставляли участвовать в строительстве этого бассейна; и мы прибирали мусор, битый кирпич, подвозили на тележках стройматериал. Вспоминали об этом с сожалением, ну да ладно, все же строили, не разрушали.
Мы ходили смотреть крестный ход на рождество и на пасху, и не пели советских песен. А ведь песни были и хорошие, а не только бравые или славящие Сталина. Но и хороших песен мы не пели, потому что нам казалось уже раз советское – значит мракобесное. Такая вот диалектика. Или тоже, скорее, эклектика.

Это мы раньше защищали религию как гонимую. Но шло время, из гонимой религии православие превратилось чуть ли не в гонителя. Теперь требуется уже известное мужество – говорить против религии. Пресс-секретарь патриархии Всеволод Чаплин заявил, что если кого-то что-то не устраивает, пусть ищет себе другую родину. (В полемике о преподавании православия как обязательного предмета в школе.) А не возбудить ли против Чаплина дело по поводу расовой розни. Этот абзац был написан мною за два дня до того, как мне жена Елена показала другой абзац, написанный диаконом профессором Андреем Кураевым. Я его полностью приведу, потому что он мне пришелся по душе.
«Христос сказал Своим ученикам - "Я посылаю вас как овец посреди волков" (Мф. 10, 16). Не слиш-ком ли много потом "овцы" взяли у "волков"? Стоит ли овцам мечтать о вставной волчьей челюсти? При чтении Евангелия нельзя не заметить, что Христос неоднократно предостерегает Своих учеников: "вы будете гонимы во Имя Мое". Но Он нигде не гово-рит, что вы станете гонителями во Имя Мое.»
Я слышал кое-что и поагрессивнее, чем выска-зывание Чаплина. Православный проповедник за-являл, что автокефальная церковь – от дьявола… Если уж другие христианские конфессии – «от дъявола», то какой прием должны встретить писатели, так или иначе касающиеся сакраментальных вопросов.
Как святые отцы отнесутся к Вольфгангу Гете с его Мефистофелем, непрерывно издевающимся над венцом творения:

Ему немножко лучше бы жилось,
Когда б ему владеть не довелось
Тем отблеском божественного света,
Что разумом зовет он…
Свойство это он лишь на то и смог употребить,
Чтоб из скотов скотиной быть.

А каково их мнение об Анатоле Франсе, который в сати-рическом романе «Восстание ангелов» выводит Сатану как положительное начало, а Бога называет Ивалдавао-фом? А Маргарита, превращенная Михаилом Булгаковым в ведьму? А самоубийца Владимир Маяковский и его «Облако в штанах»? А Жан Эффель, нарисовавший Бога в «ночнушке»? А уж «Потерянный рай» Джона Мильтона или «Гавриилиада» Александра Пушкина – это «во-а-ще-е»…

Возвращение храмов церкви сопровождается отъе-мом помещений у библиотек, клубов. Казалось бы, к чему шум, ведь не публичный дом в бывшем храме, а биб-лиотека. В Париже я ходил на концерты классической музыки, которые проводились в «освободившихся хра-мах», а в храмах рядом проводились литургии. Пусть наши православные построят еще храмы, пусть восста-новят запустевшие. К чему библиотеки-то выселять… К чему такой новый передел собственности…

***
Православная церковь препятствует образованию сект, в том числе таких, которые не нарушают уголовного кодекса. Запрещает то, что светские государства раз-решают. Как будто первые христиане не были сектантами в иудаизме. Церковь препятствует функционированию объединений и вовсе не сектантского характера. Некоторые психологические сообщества объявляются чуть ли не сатанистскими. Например, набравшее силу психологическое объединение «Синтон».
Все это мне как раз и не нравится. Ненравственно все это, на мой взгляд.
***
Недоуменные и обескураженные вопросы вызывает и непомерное стремление святых отцов к роскоши…
Христианство ведь начиналось как религия бедных. Тому есть много подтверждающих цитат. «Не копи на земле, копи на небе». «Богатый не пройдет в царство не-бесное, как верблюд не пройдет сквозь угольное ушко». Юноше, который спросил Христа «Как спастись?», Хри-стос сказал: «Раздай все свое богатство бедным». Кому-то еще сказал: «Если у тебя две вещи, одну отдай бедному. «Блажены нищие духом, ибо их царствие небесное». В исторических повествованиях мы читаем о высеченных тяжелым трудом в скалах молельнях. Мы знаем о мона-хах, вся жизнь которых проходила в монастырях-пещерах. Весь образ жизни первых христиан насыщен умерщвлением плоти: вериги, посты, простая одежда, власяница, посох и сума… Это, конечно, чрезмерно. Но католицизм и православие вовсе отошли от этих принци-пов и стали вводить золото-золото-золото… золото и драгоценные камни. Оклады, тиары, потиры, ризы – все в золоте и каменьях. Протестанты, раскольники, нестяжа-тели (было такое движение в православии) отказывались от этого, критиковали, обличали... Так что я не первый. Но и мне многое кажется нелогичным в традициях церкви. Как сочетать муки Христа на кресте и золото с ка-меньями… Ну, не извивайтесь вы в муках доказательств, что якобы это совместимо… Ведь, как сказано Пушкиным, «несовместны гений и злодейство». Это все подстать большевикам, которые учинили ограбление храмов в двадцатых годах. Церковь стяжала свои богатства суг-гестивным насилием, внушением, а большевики отняли их у церкви физическим насилием. Но и то, и то ограбление народа. Тут может возникнуть полемика. Церковь разбо-гатела, дескать, на пожертвованиях… Я решаю этот вопрос просто: богатые «жертвователи» вытягивали из простого народа соки и за его счет получали «отпущение грехов», «жертвуя» уже от себя лично церкви. Получа-лось этакое двойное налогообложение, как когда-то князь собирал дань и из нее отдавал дань хану. Дык, и сейчас – то же. Верховная власть в церкви – одета в парчу, все сверкает золотом. Ах да, сейчас это называется спонсор-ством. Вопрос тот же. Откуда спонсоры берут, когда от-дают церкви. Не из тумбочки же, в самом-то деле. Неужто вот так, как «обокраденный Шпак», нажили «непо-сильным трудом». Или иначе: не трудом, а лукавством, хитростью, риском, силой… И отстегивает, скорее всего не по совести – где же совесть была, когда грабил, мо-шенничал, воровал? – а из страха возмездия там, за гро-бом, где нет покаяния. Купить хотел тепленькое местечко в раю. И священники его успокоили: пожертвование принято, грехи прощены, ведь покаялся. Покаялся – мо-жет быть, но раскаялся ли… Или продолжает эксплуати-ровать и дальше. Ведь продолжает. А если не продолжает, то не десятину отдай, а все богатство, как Иисус велел. Что же это вы десятиной откупаетесь от ада.
Интересно, очень даже, и такое. Твори добро втайне, и воздастся тебе явно. И поясняется, что фарисеи и так получают мзду в виде одобрения людей, если творят добро явно, а не втайне. И это осуждается. А я, гад такой, и здесь покопаюсь и вроюсь, как Гамлет, метром глубже. Меня очень интересует это «воздастся тебе явно». Что же это такая за нравственность, когда за тайное подаяние воздается явно. Это же торг. Конечно, сам по себе торг – не есть что-то постыдное. Обмен без обмана тем, что ты честно произвел, на то, что другой честно произвел, ни в коем случае не запретен, определенно целесообразен, побольше бы таких обменов. Только вот какая запятая. Добро, творимое втайне, - это не предмет торга, это проявление дающей позиции, а тут обмен, только между тобой и божеством, но тогда это не добро для человека, а товар для божества, а оно за этот товар осуществляет воздаяние тоже в виде чего-то матерьяльного. Я думаю, что добро для какого-то человека, если оно даже не втайне, но если оно без ожидания воздаяния, должно наполнять меня чувством нравственного само-удовлетворения. Оно, это нравственное самоудовлетво-рение, конечно же, – результат интериоризации одобрения со стороны общества, но это уже действительно нравственное, а не торговое начало.

Дальше – больше. Был уничтожен Храм Христа Спасителя. Да, и я считаю, что это было подлостью Ста-лина. Там, конечно, тоже хватало золота и каменьев, так что перед тем, как его взорвать, все было конфисковано: «бриллианты для диктатуры пролетариата». Но взорвал его этот недоучившийся семинарист с его комплексами неполноценности (приземистый, с оспинами на лице, су-хорукий и вот недоучившийся), чтобы… освободить площадку для «точечной застройки»… Не нашел ничего лучше, как именно здесь возвести гигантоманический «дворец советов». Я не склонен думать, что вот, мол, это гиблое для этой цели место, что вот, мол, ничего и не по-лучилось, кроме бассейна «Москва», и, дескать, бассейн тоже плохой – люди тонули, вот, мол, так вам и надо… Я лишь процитирую замечательного кинорежиссера Стани-слава Говорухина. «В условиях разворовывания страны подобные проекты призваны дать еще одну возможность для воровства. Люди нищают, криминальные элементы чувствует свою полную безнаказанность, и вместо того, чтобы наводить порядок в стране, власти берутся за осу-ществление грандиозных, заранее обреченных на неудачу проектов». Таким образом, к идее восстановления Храма Христа Спасителя на Волхонке Говорухин относился крайне отрицательно. Это было сказано до начала строительства. Построили-таки. Но за счет несправедли-вости по отношению к России и народу.
Повторю с содроганием: уничтожить – подлость, но и восстанавливать в условиях «лихих» девяностых – про-должение этой подлости. Но мало того, что восстановили. Кое-что еще и пристроили. Устроили под храмом стоянку на шестьсот шестисотых мерседесов. Надо же… Христос въехал в Иерусалим как? На осле, помнит-ся… Ну, а уж христианам по дороге, которая ведет к Его Храму, надо бы вообще пешком ходить. Но куда там… В главный храм России ездят самые богатые. И ведь стоянка там, наверное, не по городским ценам. Я прошу прощения за то, что не изучал глубоко экономику церкви, что как дилетант в этом вопросе, пользуюсь слухами, передаваемыми радиостанциями. Так вот и еще один слушок (ну, устройте его проверку). В цокольном этаже храма, оказывается, устроили ресторан. Нет, не мона-стырскую трапезную, а ресторан в полном смысле этого слова… Теоретик-теолог профессор Андрей Кураев оп-равдывается: дескать, церковь должна же как-то сводить концы с концами. Но почему тогда не давать деньги в рост? Это же разрешается в светской жизни. Да, но за-прещается в святой жизни. А чем торговля в ресторане отличается от торговли в магазине? И там, и там товар дают за деньги. Так что – ничем. Иисус говорил: «Дом Отца моего не делайте домом торговли» и плетью выго-нял торгующих из храма…
А наши святые отцы в Его Храме разрешают торго-вать. Или сами торгуют… Да, и сами… Если не вкусными яствами, то помещениями - сдают их в аренду. Или в моих приколах есть логические проколы?!!! Ах, да что я говорю, можно ведь трактовать так: ресторан – не торго-вая точка, а место питания… олигархов. Трапезная. Ну так, коллега Кураев (я, как и вы, занимаю профессорскую должность, поэтому так вам обращаюсь), ресторан про-дает блюда монастырской кухни… Продает? А как же быть с плетью Христовой? В церквях откровенно прода-ют утварь, свечи. И это повсюду. Я так понимаю: всем этим можно торговать, но не церковным людям, а ком-мерческим, и не в храме, а где-нибудь поодаль. Кто-то скажет, что, мол, это же свечи. Но я своими глазами ви-дел, как продавали, например, ремни. Нет-нет, не садо-мазохистскую сбрую, до этого не дошли, ремни для брюк, но это тоже не свечи. И зато не где-нибудь, а в Но-водевичьем монастыре, ну и настырный же торговый люд. Я не каждый день хожу в Новодевичий, но свидетельст-вую, что ремни в 98 году продавали… Меня это, честное слово, резануло.
Но даже если свечи. Кураев, несомненно, наиболее интеллектуальный и продвинутый из братии, говорит, что лучше все это пойдет в церковь, чем предпринимателям, читай: лучше, чем браткам. Что это сущие копейки. Что все-таки надо писать: не цена свечей, а вот вам свечи, и вот нам лоток для пожертвований.
Может быть, и копейки… Но впечатление – от ко-торого не отвертеться: интеллигентный отец Кураев тут смахивает на пахана. Братия и братки – все от слова брат
… сделать выписки из Ку-раева и откомментировать их.
Тем более, если копейки, чего за них держаться… А может, все же не копейки?
Даже если жертвовать отдельно, а если можно свеч-ки брать бесплатно, а не со сдачей, то зачем же одно с другим связывать… Пикантно, однако, что манипуля-тивное принуждение здесь остается, даже если и не свя-зывать. Ведь если я взял свечку и не положил копеечку, то…. меня наказывают косые взгляды людей. И что-то я сомневаюсь, что все по себестоимости… Свечечка не может стоить столько, сколько обычно написано на цен-нике… так что прибыль есть.
***
Здесь и дальше я не собираюсь обличать. Не соби-раюсь звать и призывать. Я предпочитаю сомневаться. В чем-то, конечно, я могу быть уверен. Настолько, чтобы на основе этой уверенности не бороться, не приведи Господь, но все же что-то делать. Впрочем, и здесь я готов уступить, если приведут дельные аргументы. Так вот: сомнения меня посещают и в отношении некоторых дог-матов, касающихся грехов, раскаяния, покаяния и нака-зания. (Смотрите: не гложут, не одолевают, а только по-сещают.)

АД
В частности и в особенности меня интересует ад. Да, интересует. Интересует то, как его рисуют православные теологи. И то, что и за что будет. Какая кара за какие грехи.
Когда родители ребенку говорят, что он поступает плохо (или хорошо) и когда за это ничего не будет, кроме самой вот этой вот нравственной оценки – это одно. А когда речь идет о рае и аде – это совсем другое.
Усилим рассуждение. Наказание и награда здесь, на этом еще свете, то есть до смерти – это одно, а наказание адом после смерти – совсем другое.
Здесь, на земле, за тот или иной грех я испытываю муки совести, меня обсуждают, осуждают нравственно, меня стыдят, меня не любят, могут оштрафовать, посадить за решетку. При этом что-то можно поправить. Или даже нельзя поправить. Или даже вообще жизнь «не удалась». Даже если тяжелая болезнь и медленное умирание, какое-то время – мучения, а потом кома – и все. Долго, кажется вечностью, но только кажется, а на самом деле - миг между еще небытием и уже небытием, как глубоко и остро выразился философ Арсений Чанышев. Не так уж долго. И даже если смерть насильственная в бою, в драке. И даже если жизнь завершилась казнью… Казнь страшна не только своей насильственностью, а еще и своей осознаваемой неотвратимостью. У Достоевского в «Идиоте» есть рассуждение князя Мышкина о гильотине. Вот человека ведут к ней, вот он предвидит, как она «склизнет»… И он бледнее белого полотна. Это место в романе вызвало у меня содрогание. Но все-таки все это «временные трудности» - ведь дальше только вечное не-бытие…
Главное утешение во всем этом – то, что со смертью все кончается. И даже муки совести за содеянное пре-грешение со смертью тоже прекратятся, это как бы «на свободу с чистой совестью».
А что такое Ад…
Здесь со смертью все только начинается и никогда не кончится. Поэтому кара адом – это хуже чем умереть своей смертью, хуже просто убийства, хуже даже казни.
Ад - это навсегда. Пребывание в аду вечное, вы-браться из ада нет никаких возможностей. И этим ад ху-же, чем муки тяжелой болезни или чем тюрьма. Это хуже, чем просто смерть, и даже хуже, чем смертная казнь.
Ад как вечность, однако, «дополняется» вечными адскими муками. Вдумаемся, это же не вечное небытие, а вечные непрекращающиеся муки. «На всю оставшуюся жизнь». Горение в вечном огне. Или еще что-нибудь по-изощреннее? Даже не вечность, а только «на всю оставшуюся жизнь заключение» (пожизненное заключение) кажется многим страшнее смертной казни.
Итак, по глупости, по неверию, по недалекости сво-ей, по легкомыслию или по причине того, что священники не смогли доказать, потому что они недостаточно пе-дагогичные проповедники и по прочим прощающим, смягчающим вину обстоятельствам человек попал в ад. И все, и никаких тебе исправительно-трудовых работ. Это навсегда. Пути назад нет … После гроба нет покаяния! Такая удушающая фраза. Светская тюремная система, получает-ся, гуманнее. Перевоспитание, система зачетов, амнистии. Светская система куда менее консервативная, менее архаичная. В сравнении с ней закостенелость церковных представлений об аде становится высвеченной. И куда мягче и, можно сказать, гуманнее выглядит буддизм. Там - реинкарнация. Цепь перерождений. За грехи ты можешь родиться в следующей жизни не человеком, а более низ-ким существом. А проживешь праведно - и в следующей уже жизни родишься человеком с более удачной судьбой. А через несколько перерождений, смотришь, и «до ламы» доберешься. А здесь все, замурован навечно. Страшно ведь. Даже неверующего человека передернет от так обрисованной перспективы, точнее, от такой бесперспективности. А верующий, поверивший во все это – живет под постоянным страхом. А вдруг я что-то допустил по незнанию. Или не устоял перед соблазном. И в ад ведь не обязательно за убийство, ограбление… а за прелюбодеяние, онанизм, мужеложество или «свальный грех».

Угрожать адом за онанизм - это безнравствен-но.

Друзья, как хотите. Я в принципе человек… даже могу сказать, что агрессивный. Бывают порывы гнева. Но чтобы засадить кого-то в вечный непрекратимый ад – от такой мысли я содрогаюсь. Ну, давайте подумаем, кто-то убил даже не при защите, а активно продумал убийство. Но он не навсегда поместил убитого в адскую бесконеч-но-вечность. Со смертью муки прекращаются, а здесь нельзя умереть и прекратить эти муки. Значит, я даю ему мучений бесконечно больше… бесконечно больше. Вду-маемся в это БЕСКОНЕЧНО. То, в чем он виноват, в чем бы он ни был виноват, бесконечно бледнее того, что он получает. Но даже пожизненное заключение некоторые преступники не выдерживают и готовы на смертную казнь.
Человек, который придумал бы такое наказание для кого бы то ни было – может быть квалифицирован как страдающий активной алголагнией. Это научное название для садизма. Психиатрии известны душевнобольные люди с таким психическим расстройством. Но допустить, что высшее существо, высший разум, наделяемый такими качествами, как вселенская доброта, сотворивший людей, страдает таким психическим расстройством, я не могу. Здесь каверзное гнетущее противоречие. Иисус, с одной стороны, призывал простить даже врагов, ведь они «не ведают что творят», а с другой стороны, ему и его Отцу приписывают авторство в таком явлении, как АД…

А ЗА ЧТО ГРОЗЯТ АДОМ… Не буду сканировать все… Но нескольких пунктов не могу пропустить.
Не убий… А если в бою, который тебе навязан… Если при самозащите. Светское законодательство рас-сматривает такие случаи и карает только при превышении меры защиты. А что говорят на этот счет скрижали Моисея? Я не нашел комментариев. И что, если ты убил при самозащите или если ты защищал Родину или других людей и убил захватчика, ты тоже идешь в ад?
Мой отец Петр Маркович Егидес – убийца. В июне сорок первого года он пошел добровольцем на фронт. Убил в боях под Ярцевом нескольких немцев, был ранен, взят в плен, бежал, думал вернуться в эти места с заданием создать партизанский отряд или, по крайней мере, стать в строй, но был схвачен СМЕРШем и отправлен в Гулаг на десять лет с правом переписки. То есть к расстрелу его не приговорили. Через шесть лет был реабилитирован. Вот-вот будут подписаны последние документы о его осво-бождении. К тому времени он, философ по образованию, подучился медицине и стал фельдшером в одном из лагерей Воркуты. И тут на него нападает с ножом известный в лагере ярый уголовник. Егидес, весом в шестьдесят килограммов, зарубил топором Ружененко, весившего восемьдесят пять. И что же, за убитых нескольких немецко-фашистских захватчиков и за за-рубленного при самообороне Ружененко мой доживший до восьмидесятилетнего возраста папа сейчас в аду? А он не покаялся, и потому, что был неверующим, и потому, что верил в справедливость этих актов возмездия.
Мерою вы меряете такой и вам от-мерено будет
Насколько я знаю, Сергий Радонежский благосло-вил князя Дмитрия Ивановича на Куликовскую битву. А ведь Дмитрий не пировать с татарами собирался, а убивать их. Так… что?... Святой Сергий посылал русских воинов прямо в ад? Противоречие налицо. А Александр Нев-ский… его канонизировали, а он «бедных» псов-рыцарей отправил на Тот свет, и тоже, наверное, не в рай. А сам попал в рай. Нет, не надо смазывать мне картину мира, или (говоря не так высокопарно) путать кислое с пресным. По мне, богу богово, кесарю кесарево… А Александр Невский или святой, но тогда можно убивать тех, кто пришел к нам с мечом, и не попасть за это в ад, или он грешник и должен гореть в аду вечно за то, что защищал православную Русь от католических рыцарей.
Не спасет от этих сомнений разрешение священников убивать захватчиков. Дайте мне доказательства, что это разрешил Иисус. Священники не в счет, они много чего наговорили. Они в одной армии благославляли на убийство тех, кого в армии противника благославляли другие священники на убийство тех, кого… Но Иисус, по крайней мере, в евангелиях, говорит о том, что надо молиться за врагов. И нигде не сказано, что их можно убивать.
- Спор нельзя решить железом… - вот что сказал Иисус.
Ну, сказал или не сказал (это тоже надо установить), или истина это или нет, это уже другие вопросы, но в Еван-гелии это сказано… У Матфея… И у Луки… А где ска-зано, что можно убивать врагов, которые убивают тебя, я не знаю. Если верить пафосному стихотворению Пастернака, то

Вложи свой меч на место, человек.
Неужто тьмы несметных легионов
Отец не снарядил бы мне сюда?

Нет, Иисус призывал к смирению и, значит к тому, чтобы быть убитым, а не к защите и тем более не к мести. Я не разделяю этого призыва. Я думаю не по-христиански, что захватчиков или при непосредственной угрозе смер-тью близким и даже неблизким, или даже при нападении на меня с целью убить – я имею моральные основания защититься убийством, то есть убить нападающего. Да, я оправдываю моего отца и горжусь им (может быть, я бы не смог защитить себя, как он – не хватило бы ловкости и силы). Но если вы разделяете учение Иисуса Христа, как его нам преподносят евангелия, то должны признать, что убийство при защите и из мести – за это в ад. Быть убитым – за это в рай. А убить почему бы то ни было – в ад. Так я понимаю логику. Вы ее понимаете иначе – переубедите меня. Нет, не хотите тратить своего интеллекта и красноречия – что же отправляйте в ад меня, но тогда ка-кой вы христианин…
А я продолжу сомнения. А вот если тебя убили после того, как ты убил, и ты не успел покаяться, а после гроба нет покаяния, ты едешь на пятой скорости в ад? Скажем прямо, этот вопрос как минимум явно не доработан.
За нарушение заповеди «не убий», светские госу-дарства тоже карают, но стараются делать все как-то дозировано и с учетом привходящих обстоятельств. Ста-тьи уголовного кодекса устанавливаются людьми, от имени людей, они обсуждаются, меняются и даже отме-няются. Можно снова заслужить доверие общества. А когда это объявлено грехом от имени Бога и когда за это грозит ад, из которого нет обратного пути… Бр-р-р… И что же, я должен принять это все беспрекословно? Не дай Бог усомниться и обсуждать! Нет уж. Я сомневаюсь и обсуждаю! Но ведь вот что интересно: хорошие и умные люди, трудолюбивые гении, во имя «концепции» Ада и Страшного Суда строили и расписывали храмы, сочиняли и исполняли великую музыку… Я могу восхищаться и чтить их, могу понять и объяснить другим, почему они это делали. Но я не могу принять противоречивые утверждения. И что, мне тоже гореть в адском пламени? А почему это я не отвергаю напрочь мнения святых отцов, а только высказываю сомнения по этому поводу? Может быть, надеюсь, что если и в ад, то в первый всего на всего круг, куда Данте Алигьери поместил философов, а Солженицын – физиков… Там все-таки кормят лучше, и наказывают трудом в лабораториях, а не на лесоповале. Это, конечно, не тепленькое местечко в раю, которое могут себе купить у церкви олигархи, но все же и не крючья, которыми тебя, по Достоевскому, потащат на сковородку черти.
Не укради. А Жан Вольжан, герой Виктора Гюго, украл булку в хлебной лавке. Его посадили, а потом он вышел на свободу и разбогател. И что, если он не пока-ялся, его тоже в ад?
Не лжесвидетельствуй… А если я решил спасти че-ловека от непомерного по моим меркам наказания и ска-зал, что он не крал, а он крал, так что и крыть нечем опять-таки. И что если я не покаялся, меня за мой благородный, как я думаю, поступок опять-таки в ад на вечные Времена. Ну и нравы!
Гордыня. Под нее все что угодно можно подвести. Как развести это понятие с понятием «гордость»… А за нее, между прочим, - в Ад, в Ад…
Ну, скажете вы, вы мол, преувеличиваете. А я, скажу я вам, вы преуменьшаете… Запугивание адом хотя бы и за дело – чрезмерное наказание само по себе, даже если принять во внимание, что, скорее всего, ада и вовсе нету.
Но дальше в лес – больше дров. Сделаем в наших рассуждениях шаг в сторону, чтобы сделать тут же два шага вперед. В физиологии мозга существует понятие «уравнительная фаза»: ответ на слабое раздражение – ко-личественно такой же, как на сильное. Это – результат невротического уравнивания. Мозг «сходит с ума» от стресса. Как и святые отцы – от своей вседозволенности в части запугивания. Иначе как понять, что в принадлеж-ности к смертным грехам уравнены кража булки и убий-ство. Или убийство при самозащите и умышленное убий-ство с целью ограбления. И там и там ад. Великий Данте Алигьери, правда, распределил грешников по кругам ада, как я уже упоминал в своих иронических эскападах. Но то – Данте. То - Алигьери. А в священном писании про градации – ничего не сказано. Или сказано? Где? Укажите место в тексте. Ведь это надо бы расписать более тщательно, чем у Данте. Вицин из знаменитой троицы ВицинМоргуновНикулин на любое криминальное пред-ложение хватался за УК и вычитывал статьи за что и сколько.
Особенно пикантна уравниловка за убийство и она-низм. Украсть булку – это, пусть махонький, но в прин-ципе ущерб, хотя бы вы украли ее у сегодняшнего рус-ского олигарха. А в онанистическом акте чего и кого вы, хотя бы на микрон лишили… Ум противится такому знаку равенства. Все-таки онанизм – это же не убийство, в конце концов. Человек, возродивший в Советском еще Союзе сексологию, профессор Георгий Степанович Васильченко, в свое время пытался найти оправдание библейскому запрету на онанизм. Он говорил, что в трудных условиях гонений древним евреям надо было во что бы то ни стало увеличить рождаемость, и растрачивание попусту семени надо было запретить. На мой взгляд, такая мягко-гуманистическая критика симпатична, но чуть-чуть наивна. Я дам объяснение куда более правдоподобное и куда более тягостное. В любой религии что-то та-буируется. При этом иудаистские священники табуиро-вали наиболее напряженные потребности. При невоз-можности секса с партнером потребность хотя бы в са-моудовлетворении очень велика. Так что запретить и за-ставить выполнить запрет – это испытать эйфорию вла-сти. Фромм писал в «Иметь или быть» (стр. 85), что не секс, а подавление воли человека является причиной осуждения секса. Так что, чтобы завершить причинно-следственную цепь, постановим, что цель табуирования – власть. Конечно, все это бессознательные (можно сказать, фрейдовские) механизмы. Ну, а если учесть, что научная сексология показала не только безвредность, но и в определенном смысле плюсы такой суррогатной формы секса, то угрожать адом за онанизм - это безнравственно.
Тот же Г.С. Васильченко :::::: выдержка из Лабиринтов общения.
Или гомосексуальные действия… Ведь не убийство, а любовь… пусть и к людям своего пола. Пусть не ве-руют, но и не воруют же. И Ветхий Завет и даже более мягкая и «всепрощающая» христианская нравственность все же оставила в ранге смертных грехов гомосексуаль-ность. Светское законодательство развитых стран не на-казывает за это. А всемилостивое христианство наказы-вает.
Казимеж Имелинский, крупный польский сексолог пишет о том, что гомосексуальность, даже облигатная (то есть обязательная, то есть только свой пол), является терпимой нормой. Заметим себе, не медицинской нормой – тут если не норма, то надо лечить. И не педагогической, которую надо воспитывать. Но все же терпимой. Так считает Имелинский. Он в своем гуманистическом рвении смягчил ситуацию, применив по отношению к облигатной гомосексуальности слово норма. Мое мнение: облигатная гомосексуальность – все-таки патология, но все-таки действительно терпимая. А вот святые отцы с гомосексуальностью явно переусердствовали.
При этом вопрос залегает каверзно глубже. Онанизм, гомосексуальность связаны с глубинными потребностями. Откуда они? Если причина в природе, то за что же человека наказывать адом… Можно понять, что если в результате отклонений от природных норм я имею тягу к убийству, меня можно наказать, ограничить свободу, даже и пожизненно. Можно понять людей, которые голосуют за смертную казнь в ответ на преднамеренное убийство... Хотя вопрос на этот счет открытый. Но нельзя же приравнять онанизм и гомосексуальность к преднаме-ренному убийству.
Широко известно высказывание, что ни один волос не упадет с головы без промысла божьего. Этим подчер-кивается, что Бог всемогущ, и что он знает все до мелочей, и что он причина всех, даже мелких, событий в жизни человека. Но это значит, что он причина и любого же-лания, в том числе и желания убить, украсть, в том числе и желания произвести онанистический или гомосексу-альный акт. И, продолжим рассуждение, если человек – творение Бога, то кто виноват в этих девиантных влече-ниях? Творение или Творец? Ответ напрашивается одно-значный, даже не буду подсказывать, какой…
Итак, Я НЕ ВИНОВАТ, ЧТО БОГ СОЗДАЛ МЕНЯ ТАКИМ.
Но тут нас поджидает интересный заранее запро-граммированный более широкий разговор. Встает вопрос вопросов: почему бог допускает зло, если оно карается адом. У Анатоля Франса, не самого глупого писателя, в романе «Боги жаждут» выведен философ Бротто. Его рассуждения были наивно мудры. Если Бог допускает зло, то он либо не всеблаг, либо не всемогущ. Из этих рассуждений следует, по крайней мере то, что его не за что уважать.
Атеисты просто отрицают наличие Бога – и проблема снимается. «Нет бога – нет проблемы». В Ветхом завете есть знаменитое высказывание царя Соломона (книга Екклесиаста), что в многия мудрости – многия печали, и что кто умножает знания – умножает скорбь. Эта глубокая парадоксальная фраза нравится всем. Нравится она и мне. Я настолько ею упивался, что придумал ее инверсию: в многия печали – многия мудрости. И теперь упиваюсь этой своей находкой. Что получается… С Богом ли, без него ли: чем больше страданий, тем больше опыт, который приносит мудрость, а она сама по себе – ценность (несмотря на то, что и Соломон прав). У меня результат наличия зла - нравственное саморазвитие. Но я не Бог, я не в ответе за допущение зла. То есть у меня совсем другая концепция. Она, эта концепция, у меня как бы вынужденная. Ну, в природе так сложилось, что же делать, надо утешиться вот тем, что в многия печали - многия мудрости.
Но теологи предлагают более хитроумные рассуж-дения. Дескать, зло допускается, чтобы был выбор между злом и добром. Господь дал нам свободу выбора между добром и злом. При этом онанизм и гомосексуальность однозначно относится ими к злу, хотя с точки зрения со-временных сексологов, психологов и психиатров вопрос этот как минимум дискутабельный. Сейчас, однако, не об этом. Предположим, что оба эти явления «плохие». Итак, я как творец заложил в вас возможность выбора. Человек разумный, сомневающийся, естествоиспытатель спросит: а зачем надо дать свободу такого выбора… И священник скажет: чтобы наказать, если выберет зло, и наградить, если выберет добро.
Я допытываюсь дальше: а зачем надо дать возмож-ность выбрать зло? Чтобы проверить нравственные каче-ства? А если человек сделал неправильный выбор, я, Бог, его накажу адом… Такой вот страшный тест? Значит, так: я дал возможность пойти по ложному пути, он пошел по этому ложному пути, и я его за это наказываю адом. Иметь возможность спасти от вечных мук и не спасти. И сказать на страшном суде: вот я дал тебе возможность выбрать добро, а ты выбрал зло другим – получай зло себе. Но какое же это добро, если я заложил в тебе возможность выбора зла… Допустить зло, хотя бы лишь для выбора… Если Бог заложил в мне возможность вы-бора зла, то он, по крайней мере, Бог и зла, а не только добра. А можно продолжить мысль и так: если добро, заложенное во мне Богом, не может справиться со злом, а зло, заложенное во мне Богом, победно заявляет о себе, это, в конце концов, зло и всё тут !
То есть что? Значит, в нем есть и дьявольское нача-ло? То есть, продолжим, Сатана сидит в самом Боге? Страшные мысли? А куда от них деваться? Такая полу-чается «диалектика».
В своих размышлениях я вынужден пойти еще в од-ном «опасном» направлении. Вот устроитель собачьих боев стравливает собак. В каждой из них есть свое зло. И он два зла выпускает друг на друга. И наслаждается тем, как они друг друга рвут. Или владелец гладиаторов за-ставляет на арене убивать друг друга. Но ведь церковный «Бог», получается, не лучше римлянина, который насла-ждался убийством в гладиаторских боях. А может быть, даже хуже. Ведь римлянин не вложил в них агрессию, а только разжег ее и потешается. А Бог – вложил и поте-шается.
Но размышляем дальше. Представим себе, что ваш родитель вживил электроды в центры удовольствия, вы случайно «нащупали» их, как в известных опытах Дель-гадо, и стали себя «самостимулировать». И за это ваш родитель вас наказал бы вечным адом… Ну, что бы вы подумали о родителе, который имел возможность не вживлять эти электроды в эти центры удовольствия и тем самым предотвратить эти вечные муки, то есть спасти вас… и не спас. Повторю, что это несовместимо с пред-ставлениями о великодушном Творце и посланном Им Сыне, Который взял на себя грехи и страдания всех людей. И поэтому я не могу принять такого противоре-чия. Пусть будут противоречия материалистического по-рядка: свет - это и корпускулы и волны… Или вселенная бесконечно велика, а разум, так получается, – на бес-конечно малой Земле.

Продолжим поиск парадоксов. Очень интересно получается с инцестом. Если принимать все, что написано в Ветхом завете, за истину, то получается вопиющее противоречие. Плодитесь и размножайтесь – это указание первым людям. Но они были самые что ни на есть близкие родственники. Ничего не сказано об Адаме и дочерях и о Еве и сыновьях. Но как-то надо же было выполнить это указание. Значит, был не только разрешен, но и предписан инцест между детьми Адама и Евы. То есть прямо предписан грех, за который… – в АД ! Да, это вовсе интересно! Настолько интересно, что теологи сами на эту тему задумались, и такой кровосмесительный союз был признан вынужденным и потому не преступным, более того, священным. Ситуация повторилась после «истребления» Богом грешного города Содома. Две дочери Лота, чтобы восстановить род, напоили отца вином и вступили с ним в кровосмесительную связь. Опять святой грех? А если быть придирчиво логичным, то и Ева ведь – из ребра Адама. Это получается, по био-логической науке, вегетативное размножение, но гены-то те же; если угодно, Адам и Ева еще более близкие родст-венники, чем даже друг по отношению к другу дети их.
Я не обсуждаю здесь вопрос о нецелесообразности инцеста в плане генетического здоровья. Есть данные, что при инцесте вероятность его ухудшения - в разы. Поэтому в большинстве стран близкородственные браки за-прещены. Нравственная оценка этих запретов – тоже предмет дискуссии. Но тогда как понять освящение ди-настических браков? А просто… объявить их святым грехом, и всё тут…
Напрашивается аналогия. Вообще-то принято аб-бревиатуры произносить по названиям букв. Так что США надо бы произносить как Эс-Ша-А. Испытывая явные неудобства, политики и все остальные, часто произносят Сэ-Шэ-А. И филиоги, ладно, санкционировали такое нарушение правил, сделали исключение. Но… не кажется ли эта аналогия нелогичной. Тут человеческие правила и привычки, и тут на «привычку есть отвычка». Но Божьи законы, наверное, должны быть более твердыми. А?

[Aegides]

***
Я придирчив. Слишком придирчив. И не только к тем или иным темам смертных грехов. Вот не смертные и не грехи. Наоборот, разрешается есть мясо животных, значит, и убивать их. И я не вегетарианец. Но когда мне встретилась вегетарианская книга «Я никого не ем», я перелистнул ее с одобрением. К слову, буддисты стара-ются вегетарианствовать. Но все же… Я хочу продол-жить сомнения философа Бротто в романе Анатоля Франса насчет того, что если господь всеблаг и всемогущ, то почему он допускает зло… Переведем разговор как раз в плоскость проблемы хищников и травоядных. Но как род относится к виду, так и зло относится к поеданию хищником другого животного. Или для съедаемого – это не зло, а добро?
Так что, если Господь всеблаг и всемогущ, а именно за это его надо любить и почитать, то почему он сотворил хищников? Хищник вынужден жить, умерщвляя травоядных. А ведь мышка испытывает смертельный страх в лапках «играющей» с ней кошки, она не хочет быть съеденной. Что же это Господь так все устроил? Вернемся к Анатолю Франсу. Что ли ему, Господу, нра-вится страдание мышки? Тогда он не всеблаг, потому что наслаждается картиной этого поедания; если можно при-ложить психологические термины к этой ситуации, он идентифицирует себя с хищником, то есть у него - ак-тивная алголагния (повторюсь, это синоним понятия «са-дизм»). Или он не знал, что так все устроится… А как же тогда с постулатом, что ни один волос не упадет с головы без промысла божьего… А если знал и все-таки устроил игру в кошки-мышки, не желая того, то он не всемогущ… Ну, куда тут денешься от этих противоречий… Мне проще признать, что творцы «Творца» запутались в них, в этих противоречиях. Но кто, кроме меня, пытается разобраться в них? Скорее всего, мысль о том, что хищ-ники – это нормально, прижилась в головах людей, даже очень интеллигентных. Мне попалась брошюра «Совер-шенствование связной речи» Т.Б. Филичевой и Т.В. Ту-мановой. (Москва. 1994. Ассоциация «Гуманитарий»). Брошюра рекомендована Министерством образования в качестве учебно-методического пособия. На странице 12 есть рассказ «Волчата», предлагаемый детям для пересказа (по замыслу авторов, как раз во имя развития связной речи). Он короткий, и я его воспроизведу целиком.
«В лесном овраге живет волчиха. У волчихи волчата. Волчата целый месяц сосали молоко матери. Принесла им волчиха зайчонка. Понравилась волча-там мясная пища. Урчат, грызут, рвут друг у друга. Осталась от зайчонка кучка костей.»
Я содрогнулся. Если даже это не жестокосердный, уж, скорее всего, языческий, бог (бог бы уж с ним), а всего на всего безразличная к нравственности а то и вовсе ненрав-ственная природа, то не смаковать же безжалостность волчат… Для меня это - б-р-р-р… Да, в христианстве не запрещена мясная пища, если не пост. Но смаковать и за-ставлять детей пересказывать то, что от зайчонка осталась кучка костей… Так воспитывать культуру речи явно не надо.
А что можно? Можно отнестись к мясоядению как к трагической неизбежности: допускаю, потому что мне трудно без мяса, потому что нужен полноценный состав белков, потому что человек более ценен, чем травоядное. Вряд ли стоит при нашем бедноватом образе жизни еще и мясо запретить. Можно даже сказать себе, что я поступаю не по доброму по отношению к травоядным, которых я употребляю в пищу, хотя мог бы удовлетвориться растениями или, по крайней мере, молоком и яйцами (животная пища, но без убийства животных). Однако, смаковать вот так вот, как в приведенном учебном посо-бии – вряд ли педагогично.
А главное, главное… Почему никому не приходит в голову вопрос: а зачем же Бог создал хищников. Я задал этот каверзный вопрос шести-(тогда)-летней Кате. Я думал, что поставлю ее в тупик. Думал, что в поисках выхода из тупика Катя разовьет свой интеллект. Одно-временно я думал о ее нравственном развитии. Про зай-чонка, которого, урча, уплетали волчата, Катя уже знала. И я хотел, чтобы, понимая и любя волчат, она пожалела бы и зайчонка. Послушайте, что она сказала.
- Волк нужен, чтобы у зайцев развивалась быстрость.
«Быстрость» - это ее «термин». Неологизм. Но это меня уже не удивляет. Меня удивляет, что она самостоятельно пришла к выводу, который дремучий мудрый Дарвин сделал только после путешествия на корабле «Бигль». Конечно, у Дарвина не было такого сумасшедшего папы, как я. Помнится, я что-то говорил Кате, каюсь, насчет то-го, что волки - санитары леса, что они отлавливают только неполноценных животных. Дарвиновская концепция. А на ней основывался потом социал-дарвинизм. А на основе социал-дарвинизма развивался, хуже того, уже национал-социализм. Ну-ну, не будем идти так далеко. Меня больше интересует все-таки теологический вопрос. Дарвин, видите ли, объяснил все естественным отбором, который усовершенствовал заячью породу. Пусть заяц получше бы петлял, запутывал следы и не попался бы, и это свое умение петлять и запутывать следы он передал бы потомкам. Да и у хищников больше развивается си-туативный ум, чем у травоядных. Надо охотиться, а не щипать травку. Подползти, напасть, отскочить… Ско-оперироваться в бандитских действиях: волчиха хватает за заднюю ногу, а волчище вгрызается в горло. Конечно, волки не виноваты, что они хищники. Виноват тот, кто их создал такими. Природа или Бог… Но ее Величество Природу, бездушную и не-нравственную, обвинять не-логично. Можно только что-то подправлять в ее явно не-гуманных тенденциях. А вот по отношению к Творцу другие критерии. Всеблаг и всемогущ, а «оплошал»: Что, нельзя было развить психику без поедания и убийства своих братьев меньших? В этико-философской фэнтэзи Киплинга «Маугли» все звери на заре времен ели траву и стали есть друг друга только после серьезного нравственного катаклизма.

*
Может быть, все это вынести за общую скобку…
***
Доказательств существования ада нет. Хотя бы потому, что нет доказательств существования вещей самих по себе. Кант говорил о «вещах в себе» – но понятней звучит «вещи сами по себе». Я так соображаю, что Кант имел в виду именно это. Кант полагал что вещи в себе (то есть вещи сами по себе) существуют, вот только познать их мы не можем, потому что ощущения не точны, или даже «неточны», настолько, что можно сказать даже, что они не соединяют нас с миром, а разделяют. Мир поэтому, по Канту, непознаваем. Отсюда термин «агностицизм».
Но можно мыслить и более радикально, чем Кант. Ведь в поисках доказательств объективного существова-ния «вещей самих по себе» мы не можем выйти за пределы ощущений. Но и ощущения могут быть «сами по себе», как полагал Беркли. И за ними нет никаких «вещей самих по себе». Примитивный материалист Кондильяк бездоказательно заявлял, что если я вижу вещь, значит, она есть. А Беркли так же бездоказательно говорил свое. Вещь – это комплекс ощущений, за которым ничего нет. Но если нет доказательств ни для мнения Кондильяка, ни для мнения Беркли, то эти мнения могут быть только предположениями, не более, и какое из этих предполо-жений верное, я не знаю, и не узнаю никогда. А вот так думал уже другой философ - Давид Юм. Умный был этот Давид Юм. Давил своим агностицизмом. Но агностицизм Юма – сама скромность по сравнению с цинизмом тех, которые, не имея никаких доказательств, устрашают адом. Никуда не деться от этого рассуждения. И даже хамоватый по отношению к махистам Ленин о Юме не говорит ничего дурного.
И вообще, что это за нравственность, основанная на страхе? Можно сказать даже, что чистая нравственность – это нравственность без устрашения. У нас, в светском государстве, все более часто ставится вопрос о психиче-ском насилии. Я думаю, что угроза адом – это и есть психическое насилие. Очень тяжелое. Но оно не подво-дится ни под какую статью.
Честно говоря, я бы предложил подумать о введении статьи в уголовный кодекс. Конечно, все непросто здесь. Поэтому я пока предлагаю не ввести статью, а только подумать о ней. А до того, как законодатель решит что-то на этот счет, предлагаю священникам быть более осторожными с угрозой адом. А вдруг нет ада, а вы человека «досмерти» запугиваете еще до смерти. Не-хорошо это – запугивать адом. Это какая же свобода со-вести… Нет, это свобода бессовестности. Другие, даже бездоказательные положения религии - дело личное, а Ад – дело уголовное. Поэтому я скромно ставлю вопрос, не нужна ли соответствующая статья в уголовном кодексе…

Есть и еще кое-что, связанное с концепцией ада, что никак не вяжется с моим здравым смыслом… Слишком уж легко можно добиться прощения – стоит только по-каяться, и вот тебе уже не грозит ад. Убил и покаялся – прощение и возможность добрыми делами добиться теп-ленького местечка в раю. А вот проонанировал и попал под поезд, не успев покаяться перед священником - все: Ад. Ведь после гроба нет покаяния.


Да что там говорить, если и сегодняшнее «превышение меры защиты» грешит юридической двусмысленностью, неточ-ностью, отсутствием четких критериев, процессуальными трудностями. Чего уж там требовать от древних авторов. Но светская кара не так тяжка, как ад. А свя-щенники при всей неточности критериев грозят адом, у которого есть то непрере-каемое, по их мнению, качество,

что ад для грешника вечный, до конца времен. И Страшный Суд ничего не из-менит. Он только дополнительно напра-вит в ад тех, кто успел, что ли, укрыться. Но те, кто уже в аду, те останутся там и после Суда.
Я слышал и другое толкование. На Страшном Суде те, кто пребывает в аду, тоже предстанут перед Творцом и Иису-сом. Это как понять? Как надежду, что в аду они были не навечно наказаны, а для исправления нравственности? И если ис-правили ее, то могут попасть и в рай. А не исправили – то останутся там уже совсем навсегда… Итак, если в аду можно пере-коваться, то еще интересней. Кто же это не перекуется в аду-то? Кто будет упор-ствовать в своем грехе, будучи наказан уже адскими муками? Разве только сам Люцифер… Но для него это будет самый что ни на есть мощный пи-ар: адские муки, а не перековался… перенести в проблему ада


***
А вот что же это такое: Бог встроил в человека же-лание эксплуатировать, но не запретил эксплуатацию? А? В духе всего бесчеловечного эксперимента? Встроил и не запретил… Какую-то ерунду типа онанизма встроил и запретил. А тут дал людям недра, одни эти недра захва-тили и живут, не зная куда девать финансовые потоки, потоки патоки, жиреют, как толстяки в повести у Юрия Олеши, задыхаясь от жира, а другие задыхаются в очере-дях поликлиник… Встроил и не запретил…
***

Жертвоприношение богам, с точки зрения простого образованного современного человека, вещь глупая, но понятная. Маленькие беспомощные люди должны богов «накормить» и этим задобрить. Ну, как же: что… боги, будут и в самом деле питаться только нектаром и амбро-зией. Не-ет, им надо жареное-пережареное мясо живот-ных, а то и людей. Это пережиток. Сначала человечье мясо ели с голодухи, как в «Робинзоне Крузо». Так что и языческим богам – сначала человеческие жертвы. Грече-ский царь Агамемнон принес в жертву Зевсу свою дочь Ифигению. А это потом уже потом уж просвещенные древние греки перешли на ягнят – нравственный про-гресс. Глупо, конечно, и ягнят сжигать, не экономно как-то, но все-таки не людей.
А у евреев, у древних… По Ветхому завету, было божественное указание Аврааму принести в жертву любимого и долгожданного сына Исаака. И богобоязнен-ный Авраам уже поднялся на гору и сложил жертвенник и положил на него хворост и Исаака и занес, было, нож. Но ангел отвел руку Авраама… Какая прелесть: отвел руку… А так бы отец убил бы сына и не для чего-то, а просто так, принести в жертву.

Ну, давайте порассуждаем с точки зрения сего-дняшней простой морали. Убить сына, по приказу на-чальства – как это… Какой отец не убил бы себя, чтобы не убить сына… Авраам в зеркале нашей морали – убийца. Между прочим, должен был бы загреметь прямо в Ад как убийца. Убийца, убийца. Причем, детоубийца… Ведь он убил бы сына, не отведи его руку ангел… Не убил только потому, что ангел отвел руку.

А какой диагноз мы поставили бы начальнику, ко-торый потребовал от человека убить сына? Активная ал-голагния, то есть садизм. То есть что, и Бог еврейский Ягве - садист? Да, а что, а как иначе все это истолковать? Ах да, Он все же остановил, не дал свершиться сыно-убийству, Он только удостоверился в том, что вера Ав-раама сильна. Я продолжу свои сарказмы. Можно сказать даже, что израильский Бог куда более гуманный, чем языческий греческий Зевс, ведь Он не дал Аврааму при-нести человеческую жертву, только проверил веру, удо-стоверился и успокоился. В то время как Агамемнон таки принес в жертву дочь Ифигению.
Хотелось бы так думать. Но думается чуть иначе. Хорошо ли, однако, так испытывать любовь к себе… Жуть какая! А?... Ну давайте проще. Не древний еврей Авраам, а нынешний родитель, которому партия (или другой идеологический идол, да пусть и сам Иегова) приказала казнить сына, … Что бы дал опрос обществен-ного мнения? Не сомневаюсь, что такому родителю по-советовали бы покончить с собой, пойти за это в ад, но никто не оправдал бы убийство невинного (а Исаак ни в чем вроде не был виновен). Итак, ангел отвел руку, зна-чит, не допустил Иегова человеческой жертвы. Я так по-лагаю, что время пришло уже отменить человеческие жертвоприношения. Так что тогда? Все это было для проверки веры? И это всеблагой Бог допустил такую са-дистическую проверку? Каково было Аврааму до того момента, как ангел отвел руку с ножом. Вот Авраам привел на гору Исаака, вот сложил жертвенник, вот связал долгожданного любимого сына… За что такие муки ду-шевные ему дал его Господь? Только для того, чтобы убедиться в преданности Авраама?
Ну что же, Сталин наслаждался тем, что его преданные подданные Молотов и Калинин соглашались с пребыванием в Гулаге их жен, он прове-рил тем самым их верность. Еще более изощренный, но садизм, активная то бишь алголагния.

Позже Иегове тоже принято было приносить в жертву агнца, а не человека. На жертвеннике-алтаре ре-зали барашка, спускали кровь по специальным канальцам, ее там лакали собаки. Дикий народ были эти евреи-фарисеи-первосвященники. Не менее дикий, чем родичи Пятницы из романа Даниэля Дефо. И все же какая-то ло-гика здесь может быть усмотрена.
Христианские священники пошли существенно дальше. Они осуждают на вечные адские муки колдунов и других грешников. Это тоже можно рассматривать как жертвоприношение. Они нарушили запреты, и мы, праведники, исполненные праведного гнева, предаем их в помыслах своих (пока только в помыслах) геенне ог-ненной. Здесь о жертвоприношении богу мы можем с тем или иным приближением догадываться. Но вот где определенно просматривается связь с человеческими жертвоприношениями, так это в католических христиан-ских /а по существу, антихристовых/ насильственных мучительных умерщвлениях. Я имею в виду костры ин-квизиции. Умерщвления эти настолько мучительны, что палачу давали взятку за то, что он удавкой умертвит жертву прежде, чем она сгорит. Это же не просто месть, это ритуальное действо, ритуальное убийство.
Правда, христианские священники призывают при-носить в жертву и себя во имя служения Господу. И та-кого человека считают святым. Это усложняет нравст-венно-психологическую картину. Конечно, себя человек имеет право принести в жертву. И если это - во имя че-ловечности и человечества, то и атеисты его чтут, где бы такое самопожертвование ни произошло: на войне, в за-стенках КГБ или при защите другого человека.
Но оправданно ли принесение себя в жертву чему-то мифическому, ложной ценности, идолу, в том числе и несуществующему богу, некритическую веру в сущест-вование которого внушили честно заблуждающиеся или нечистые на руку люди? Я ТОЖЕ ЧЕЛОВЕК. Я ДЛЯ СЕБЯ НЕ МЕНЕЕ ЦЕНЕН, ЧЕМ ДРУГОЙ. И ПО ОТ-НОШЕНИЮ К СЕБЕ Я ТОЖЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ ЧИСТ И ЧЕСТЕН, КАК И ПО ОТНОШЕНИЮ К ЛЮБОМУ ДРУГОМУ ЧЕЛОВЕКУ.
Гуманизм с моей стороны по отношению ко мне же, к себе, тоже никто не отменял, а если бы отменил, то был бы логически непоследователен: к другим гуманен, по отношению к себе – нет.

Все это само по себе ужасно, но и в этом есть хоть какая-то логика: людей, животных приносят в жертву языческому богу.
А вот не языческий, а единый, бог Ягве приносит в жертву своего сына Иисуса? И кому приносит… Не язы-ческим же богам, раз он единый и единственный. Тогда самому себе. А теперь, ради кого приносит… Ради на-творивших грехов людей, созданных им же. Чтобы их спасти. Христос берет на себя грехи убийц, насильников, онанистов, развратников, … Но возвращаемся на круги свои: Господь же сам создал людей такими (развратни-ками, убийцами…). Сам создал и своего сына. А теперь выходит, что сына своего приносит в жертву ради спасе-ния своих созданий, которых он так неудачно создал грешниками. А ведь мог бы и не приносить в жертву сына и все уладить «мирным» путем. Или не мог? Или по-лучается, что интереснее принести в жертву.
Давайте представим себе отца-человека, который поступил бы вот так же. Как бы мы оценили его дейст-вия… Не будем даже и представлять, настолько это был бы плохой отец и плохой человек…

***
Еще один пункт противоречий – СХОДСТВО многих библейских сказаний, не решаюсь сказать «мифов», со сказаниями других древних народов. Сходство говорит о едином происхождении того или иного сюжета у разных народов, а претензия у каждого данного религиозного направления - на единственность. Причем, более всего, у иудаизма (там вообще офонарели – объявили о своей богоизбранности) и его ветви – христианства (христиане, правда, уже объявили : все дети божьи). Но христиане тоже считают себя единственно истинными. А сходство более всего наблюдается с греками и египтянами, с сосе-дями то есть.
Не претендуя на серьезную систематизацию, обращу внимание на несколько эпизодов, которые имеют тенденцию к системе.

Прежде всего, бросается в глаза «концепция» о цар-стве мертвых. Я написал слово концепция в кавычках. Ну да, все-таки это слово более применимо в науке. Но более – это не значит, что в рамках религиозных воззрений оно неприменимо, все же воззрения, представления, взгляды… Тогда можно и о концепциях говорить. Ну, концепция (дословно если, то концепция – это сцепление) или не сцепленные воедино обрывки легенд – не так уж важно. Важно, кто как считает куда деваются души умерших… У Гумилева есть милое легкое наивное романтическое стихотворение «На Венере, ах на Венере…». Не буду его цитировать полностью, но фрагмент, касающийся смерти – вот он.

На Венере, ах на Венере
Нету смерти терпкой и душной,
Если умирают на Венере,
Превращаются в пар воздушный…

Но то Гумилев Николай, интеллигент-фантазер. Идеалист-материалист в одном флаконе. А мрачные египтяне придумали царство мертвых. Мало того, они заставляли всех живых готовиться к переселению в это царство.
В архитектуре есть понятие «количественный стиль». То есть количество строительного материала очень велико, а доля полезных помещений в строении ничтожна. В качестве примера зданий, построенных в «количественном стиле» приводят, прежде всего, египет-ские пирамиды. Они тяжелые и бессмысленные. Да, пока не обнаружен их смысл, кроме значения тягостного символа. Ну, нельзя же на самом-то деле видеть смысл в том, чтобы позже их раскопали и разграбили потомки, как оно и произошло, и даже в том, чтобы потомки изучали по ним жизнь в Египте. И если позже греки использовали рабов во имя своей сиюминутной жизни, то египтяне сгоняли рабов для постройки этих жутких тяжеловесных огромных игрушек во имя фантастической загробной жизни... В крошечных камерах внутри пирамид около покойников клали утварь и пищу: думали, что там так же, как и «здесь», надо питаться и пользоваться предметами обихода. По некоторым сегодняшним представлениям, пирамиды строились не рабами, а свободными добровольцами, которые хотели, чтобы похороненный здесь фараон был бы заступником народа перед богами. Но и это не так уж меняет суть дела.
Но и у греков «есть» загробная жизнь. Они приду-мали Тартар с его трехглавым псом Цербером у входа, с перевозчиком душ умерших Хароном, и с Аидом, жена-тым на Персефоне. По странному стечению обстоятельств верования древних славян и, наверное, варягов похожи на египетские, а не на греческие. Но тут даже похлеще: убивали жен князя, его коня: дескать, только утварь и еда – маловато будет.
Куда же деваются души умерших, по христианским концепциям? Они не исчезают и не превращаются «в пар воздушный», как у Гумилева. Они переселяются на Тот свет. Это аналог Царства мертвых и Тартара. На Тот свет христиан не перевозит Харон, и там не надо питаться, но на могилку кладут все же яблочко и яичко… Яичко и яб-лочко – в этом тоже сходство: пища... Но есть и грозное отличие. «Тот свет» делится на Ад и Рай. Католики верят еще и в Чистилище между ними. Но здесь мы говорим о сходстве, а «концепцию» Ада и Страшного Суда мы обсуждали выше.
Есть и еще нечто очень значимое в плане сходства. В центре иудаизма-христианства - мессия, богочеловек. В книгах пророков предсказан приход мессии, который спасет страждущий народ. И вот родился Иисус. Матерью была Мария, жена Иосифа. А отцом – еврейский Бог Иегова, которого, впрочем, прочили и прочим народам. Оставим на потом, или вовсе оставим в покое вопрос о прелюбодеянии, которое слишком уж ясно просматрива-ется в этом сюжете. (А это тоже смертный грех; и что же это тогда такое: с человеком жена не имеет права изменить мужу, а с Богом – имеет.)
Прелюбодеяние – грех, а целование руки священни-кам? Почему-то здесь никто не подозревает прелюбо-деяние. А я вижу прямое сходство. Целование – это секс или не секс… Если не секс, то тогда и введение члена во влагалище – это не секс… А если секс, то это прелюбодеяние…

Обратим сейчас внимание на то, что в соседней Греции несколько раньше (на несколько веков?) была похожая история. Тучегонитель и громовержец Зевс, за-метим себе, верховный Бог в сонме богов, оплодотворил жену Амфитриона Алкмену, которая родила Зевсу (и Амфитриону) Геракла. История, не как две капли воды похожая, но очень уж похожая. Настолько, что моя доч-ка Катя пяти на тот момент лет от роду, когда я ей читал греческий сюжет, воскликнула:
- Это аналогия!
Дело в том, что мама Кати, моя жена Лена, чуть раньше «прорабатывала» с ней, отдельно от меня, евангельский сюжет. И в том еще дело, что я с Катей работаю по своим психотехнологиям. В то время, как в первом классе дети разбираются с чем-то наподобие: два красных шарика и три синих шарика - сколько всего шариков, мы с пяти-летней Катей разбирались в том, что «спуститься вниз» и «подарить подарок» – это тавтологии, а «теленок и ягне-нок» или «родился ребенок и родилась мысль» – это ана-логии. То, что моя Катя - ребенок умненький, я это и так знаю и очень радуюсь этому, но ее догадка, что Геракл и Иисус - по значению для своих народов «близнецы» – меня тогда изумила. Я ей об этом специально в то время не говорил. Но догадка Кати может быть продолжена и развита. Что мы с ней и проделали.
Смотрите, оба творили добро для людей. Правда, Геракл – больше в области чудесных физических подви-гов: вычистил Авгиевы конюшни, убил лернейскую гидру и немейского льва, а Иисус – больше в области чудесных исцелений и воскрешений или, допустим, - накормить пятью хлебами толпу голодных. Но смотрите дальше: там и там мученическая смерть. Не грех напомнить, что жена Геракла Деянира, желая его приворожить, натерла его хитон кровью лернейской гидры, и он в муках умер (кстати, не ворожите). Ну, а о том, как умер Иисус – грех напоминать. Геракл после смерти вошел в сонм богов. А Иисус, воскрес и, вознесшись к своему Отцу, воссел одесную Его, то есть справа от Иеговы. Иеговы-Иеговы… Нечего скрывать своих корней и стесняться их. Христианство – ответвление иудаизма. А то, что фарисеи и первосвященники – негодяи, это само по себе.
Продолжим поиск аналогий. О, они всюду. Ведь вот кто где обитал? Греческие боги - на Олимпе. Про-стодушные греки поселили богов просто на высокой горе. А израильский Иегова – на небе. Евреи и тут «похитрее», они поместили своего Бога выше Олимпа. Если угодно, гордыня: смотрите, наш Бог больше, более важный, на небе, а не то, что ваш, только на горе. Наш Бог на горе только встречался с Моисеем. (на горе Сион ??? ) Кроме того, у евреев, если угодно, более философский подход. Иегова ведь еще и бесплотен, он везде, а греческие боги – боги плотские, и они только на земле. Но главное объединяет: все-таки и там, и здесь - заоблачные выси. Так что, опять-таки, аналогия и здесь неполная, но она налицо: заоблачные выси.
А Тартар и Ад… внутри Земли. То, что Ад происхо-дит от Аид – это само собой. Но и сходство брата Зевса Аида с Сатаной лезет в глаза. И то, что Аид – брат Зевса. А Сатана – низвергнутый первый архангел Люцифер, не брат, но «первый зам». Боже, как все это напоминает лю-дей. Вот уж воистину по образу и подобию человека со-творены все боги. Простите меня грешного, но я не могу не видеть этих аналогий! Если уж их с пяти лет видит моя умненькая Катя…
Греки все-таки не додумались до дискриминации: всех в Тартар… Ну, всех так всех. Вот не додумались. Зато там не мучают специально… просто мрак.
Аналогии-аналогии, что с ними, проклятыми, делать, разве что объявить ересью, а то и просто объяснить бесоодержимостью. Но дальше-дальше. Зевс явился Леде в образе лебедя. И там родился Аполлон. Ну, а Иегова явился Марии в образе голубя. И там родился Иисус. Ну, ребята, ну друзья мои, как хотите, а логика требует при-знать, что это аналогия. Конечно, лебедь больше голубя. Но и там, и там - бог (или Бог) в виде птицы. А Европу Зевс перевез через океан в образе быка. Зевс был более любвеобилен, но на то оно и язычество. Но Иегова, если судить по христианским текстам, все же – тоже языче-ского происхождения.

Но все это, по крайней мере, весело. А вот какое веселье от такой аналогии. Известно, что в примитивных первобытных религиях существует обряд – ритуальное поедание животного-тотема (предка). Это способ обрете-ния человеком каких-то «плюс»-качеств этого животного. Называется это все - тотемизм. А кто что скажет о таком событии, как «тайная вечеря»? Как хотите, но это же прямое наследие тотемизма - сюжет, когда Иисус пред-лагает вино и говорит, что это его кровь, а о хлебе гово-рит, что это его плоть.

Откуда они – эти аналогии? Можно думать, что, мол, это истинное, а остальное ересь… Но я так мыслить не могу. Я по простоте душевной полагаю, что возможно, иудаизм испытал на себе египетские и греческие влияния. А может быть, подобные сюжеты зародились независимо друг от друга у разных народов. Да нет, все же, наверное, есть взаимовлияния: близко эти народы жили. И даже по тем временам расстояние от Греции до Иудеи для передачи идеи не так уж велико. Эллада и Израиль – Иудея и Египет - как сообщающиеся сосуды. А кто от кого перенял – так ли уж важно. Важнее, что перенято – значит, принято, а принято – значит, идея понравилась. И важно, что она не в единственном месте принята, и нет этой исключительной единственности.
***
Субъект-субъектность, то есть я личность, ты личность

***
Прерву мои размышления и поразмышляю над са-мими этими размышлениями. В психологии это называ-ется рефлексия. Ловлю себя на мысли, что, а вдруг есть тот Бог, которого, как я думаю, только придумали клери-калы, и Он меня накажет за такие святотатственные даже лишь размышления. Ловлю себя и на другой мысли. Вот я пишу этот «пасквиль», и Бог, все видя, а от Его ока не скроешься, должен был бы помешать мне даже писать все это, должен был бы смешать все буквы, как смешал все языки при строительстве вавилонской башни… но он не смешивает. Он мог бы наслать на меня судороги, чтобы я не мог своими грешными пальцами стучать по клавиатуре. Мог бы вообще вызвать у меня помрачение сознания или воспаление пяточного нерва. И этого, слава Богу, он не делает. Значит, он одобряет мои сомнения! И я осмелеваю. Значит, если Бог есть, то он не против со-мнений, он дозволяет мне их иметь. Почему?, спрашиваю я себя… А, может быть, потому, что даже, если есть Бог, то он не такой, каким его нам живописуют отцы церкви. Так что я отрицаю не Бога реального, а Бога, которого нам преподносят заплутавшиеся в противоречиях священники. Они-то хотя не простолюдины, но просто люди. Это они, а не Он, устраивали аутодафе, вели кре-стовые походы. Это они хотели насадить огнем и мечем католицизм в православных Новгороде и Пскове – слава святому Александру Невскому, что потопил псов-рыцарей в Чудском озере. Это они выселяли раскольников с насиженных мест… И все это оттого, что ими движет гордыня – я могу так думать… Они приписывают Богу свои переживания-мнения-убеждения-заблуждения. В психологии это называется проекция. Они хотели бы покарать – и вот придуманный ими «их-ний» бог карает направо и налево на этом и на том свете. Главное – на этом…
У-ф-ф-ф… Ну вот, может быть, и разгадка… … … А вдруг это не разгадка, вдруг это Диавол водит моими послушными пальцами по клавиатуре компьютера и по-том Бог на Страшном суде за то, что я поддался диаволу, отдаст меня его пальцам-щупальцам. Мурашки по телу побежали… Да, даже у атеистов – страх перед пусть церковным, но БОГОМ. Но пугаться мне нечего, угова-риваю я себя. Я не с Богом спорю, я его не видел. Я с себе подобными преподобными отцами церкви спорю – и даже не спорю, а выражаю недоумение, сомнение. Право имею – я же не тварь дрожащая… Пока мне не дали до-кументов-аргументов. Вот наглость какая с моей стороны. И что, меня за эту «наглость» тоже в ад? Я же не убийство пусть даже всего-навсего старухи-процентщицы затеял, чтобы доказать себе, что я не тварь дрожащая, а право имею…
Но я себе не кажусь все-таки таким уж смелым, скорее кажусь критичным и более-менее умным (а за гордыню ведь тоже гореть в вечном огне!!! …), но не мо-гу не казаться и продолжаю писать и мыслить в этом ключе, И некуда мне деться…
И все же… С другой стороны… Не подумайте, что… из богобоязни и трусости… нет… да… но… трусость все же присутствует… … Ну вот, путаются и мои мысли… Но ладно, все же я не лукавил, когда писал о неприемлемых относительно чего бы то ни было проти-воречиях в мышлении, наблюдаемых у христианских ав-торов. Они делают невозможным принятие мною хри-стианства в целом. Но христианство без меня спокойно обойдется. И, кроме того, я говорю только о себе, только о том, что я чего-то не могу принять. Но, может быть, я ошибаюсь. Я принципиальный агностик: я не знаю, так это или не так. Поэтому я ни на чем не настаиваю. Просто «делюся» своими сомнениями. Имею право делиться. Но любой имеет право их не разделять или разделять. Однако в целом стоит учитывать не только логические противоречия, которыми богата христианская доктрина. В ней есть позитив, дающий перспективу и нужный се-годня. Есть в христианстве много того, что можно счи-тать приемлемым и целесообразным. Несмотря на про-тиворечия, христианство породило мощную культуру, гуманистическую нравственность, которые составляют основу будущего благосостояния земной цивилизации. Не убий, не укради, не лжесвидетельствуй, все дети бо-жьи, раздай все богатство… Для меня это в определенной мере загадка.
Но всему этому противоречит многое в нравственной сфере, а не только в познавательной. Еще, честно говоря, мне не нравится нравственная, точнее, ненравственная, еще точнее, безнравственная установка на признание, точнее, на провозглашение, еще точнее, на навязчивую пропаганду господства и подчинения.
Когда иерархия в стае-стаде, это понятно. Вожак первым насыщается, отгоняет подростков и взрослых со-перников от самок, наказывает за неподчинение, но и за-щищает от врагов, организует защиту и нападение, чтобы насыщаться, отгонять и наказывать.
Князь тоже защищает смердов, чтобы собирать с них дань и передавать ее более сильному владыке – хану, чтобы получить от него ярлык на княжение и чтобы и дальше собирать дань для себя и для пахана-хана. Он ог-раничивает свободу передвижения, закрепощает своих смердов, чтобы эксплуатировать их более надежно. Александр Второй отпустил смердов, без земли, и что им оставалось кроме как пойти в экономическое рабство… Коммунистические вожди от имени народа заставляли всех его представителей бесплатно работать на них и на бредовую идею справедливого общества в будущем (только в будущем), а «сегодня» упивались властью над конкретными людьми, заставляя их производить бес-смысленные вещи, и запрещая из садизма в принципе невинные сексуальные свободы.
Все это противно, вызывает протест, но все это все же как-то понятно: что поделать - биология, социал-дарвинизм…
Но когда отношения господства-подчинения пере-носятся из биологической иерархии и из иерархии кня-жеского подворья в сферу религиозных ритуалов, что тоже понятно, тогда возникает вопрос, где же здесь брат-ство, равенство… Где субъект-субъектность?
Ничего этого нет. Все отношения и все общение в церкви пропитано культом господства – подчинения. Сам даже только подбор слов чего стоит. Господь. Всевыш-ний. Вседержитель. Ваше преосвященство. Святой отец. Батюшка. Архиерей. Владыко. Пастырь. Папа Римский. Патриарх Московский. Нет, что это я: патриарх ВСЕЯ Руси...
Дальше – больше. Заблудшие овцы. Послушание, послушники. Целование икон. Целование руки у священ-ника. Стояние на коленях. Глубокие поклоны до пола. Поневоле приходится вспомнить пословицу: заставь ду-рака богу молиться – дурак и лоб расшибет. Так ведь почти что и не в переносном, почти в прямом смысле.
Со стороны священнослужителей это уже не просто требование уважения к старшим. Это уже упоение уни-жением. Это уже активная алголагния (в просторечии - садизм). Если это сексуальная игра – психоаналитик зай-мет понимающую позицию, оправдает это, порекомендует безопасные формы. Но если эта игра слишком глубока, то это уж не слишком, а СЛИШКОМ УЖ… это уже «многовато будет»…
А со стороны паствы это пассивная алголагния (а если попроще: мазохизм). Как невротическое приспособ-ление мазохистскую позицию можно понять. Но в церкви это возводится в принцип, приветствуется, прививается, принимает гротескные формы.
***

А как вам слияние в экстазе светской и церковной власти? В фильме «Блондинка за углом» в комедийном ключе было обыграно, что спекулянтка (несравненная Татьяна Догилева) ведет своего любимого (незабвенного Андрея Миронова) в церковь (главнейший по тем време-нам Елоховский собор), где собирается «цвет» советско-светского бомонда. Ну, понятно, для цвета света – церковь - это дресс-код, гламур. Но когда выбранные народом мэры и пэры и назначенные сэры сегодня крестятся перед телекамерами – это носит характер уже политической манипуляции. Креститесь у себя в квартире. Вспомните, что Христос не любил фарисеев и лицемеров, которые все делают напоказ.
***
Я не могу занимать однозначную позицию «в пользу атеизма». Не только религия вызывает протест. Атеизм тоже оставляет много вопросов. Несостыковок много и в нехристианской философии. Неясно, как это из «материи» материалистов возникает психика. Неужто и вправду наподобие того, как печень выделяет желчь. Такое даже и Марксу-Энгельсу казалось «вульгарным» материализмом. Ну а тогда как все-таки? И вот начинается философствование. Дуализм – дух и материя сосущест-вуют независимо друг от друга. Эпифеноменализм – дух всего-навсего эпифеномен (бесплотная тень) материи, не влияющий на материю. Но КАК – никто подробно не го-ворит. Потому что неясно, потому что «несостыковка». Душа появляется с рождением (а может быть, - и это больше похоже на правду, - уже при зачатии), но КАК – ой, лучше об этом и не думать…
А вот умирает человек – куда душа девается? Исче-зает! И мне так кажется. Но только кажется. А где дока-зательства? Их нет, как нет доказательств того, что душа отправляется на Страшный суд, а далее в Ад или в Рай. Мне легче допустить, что просто исчезает. А доказа-тельств нет. А может быть, и не будет.
Все же противоречий в материализме меньше. И если они есть, то их просто констатируют и ищут ответ дальше. Навязывают же какие-то точки зрения догматики от материализма, которые тоже вряд ли приятны.


***
Человечество и науку всегда интересовал вопрос о происхождении религии. Убогий марксизм-ленинизм от-вечал на него просто. Богатым надо было угнетать бед-ных, и с помощью религиозных догм они это делали лег-че. Конечно, не только это, но в основном это. Священ-ники давали тоже простой ответ. Бог вложил веру в душу каждого созданного им человека, как вложил душу в тело, как гипофиз в череп. Ну и еще что-то в том же ключе. Но не будем столь податливы к простым решениям. Есть и другие точки зрения. Причин для возникновения веры много. Иначе почему это великий ум Пушкин и великий ум Достоевский были верующими… А вольнодумец Джордано Бруно? И математический ум Галилей… Почему они и другие критически мыслящие ученые сочли возможным принять религию в общем-то дикого тогда еще народа – древних евреев?

Попробуем добыть понимание причин верования из психологических законов. Тут много чего есть. И не все из этого я хочу обсуждать, а только что-то интересное, на мой взгляд.
Возьмем сначала то, что лежит на поверхности. Че-ловек появляется на свет в семье родителей, у которых есть какие-то уже взгляды на мир, а они в свою очередь зависят от группы, в которую включена семья, от системы образования, от макросоциума в целом. В атеистической семье и ребенок становится с младых ногтей атеистом – его так воспитали, он не виноват, что его так воспитали. Но вот при своем рождении я вступаю в уже су-ществующий религиозный мир, где все пропитано рели-гиозными установками. Да будь я самим Джордано Бруно, дальше того, чтобы постепенно преодолевать какие-то отдельные догмы, я не смогу уйти. Религия отовсюду наступает. И не просто наступает, а наступает агрессивно. И не просто агрессивно, а устрашающе. «После гроба нет покаяния!» Адские муки ждут грешников. А главный грех – отрицание Бога и церкви. Так что даже убежденные атеисты содрогаются. А я, не убежденный, так тем более трепещу…
Играет роль душевная связь с родителями. Родитель с детства заботится и любит. И так уютно в родительском доме, который «начало начал», который чего-то там «причал». Это много лет, это внедряется в психику, даже не внедряется, а вырастает в ней с той поры как мама была беременна тобой, как она кормила тебя грудью и пеленала тебя, а папа как подбрасывал и на лету подхватывал тебя, гордясь перед своими друзьями и родственниками, какой ты у него «жутко приятный ребенок»… Но вот ты становишься взрослым, а родители стареют. Ты уже главный, ты опора своих детей, да и престарелых ро-дителей. А потом родители умирают. И ты один? Один??? Как это страшно, когда нет старшего. Ведь в душе ты еще тот же ребенок. Нет-нет, конечно, не совсем тот, но так же беззащитен. Ты ищешь опор, которые пошатнулись, которых уже и нет. Но ты в них, в этих опорах так нуждаешься… И ты начинаешь видеть их в Боге. Бог-отец – это иллюзорно-надежная опора в бесконечной вселенной.
Бог поможет, по мнению паствы и пастырей, и со здоровьем. Издавна шаманы занимались врачеванием. Знали травы, знались с духами. В евангелиях Иисус не только воскрешал мертвых, но и исцелял «расслаблен-ных» (больных с параличами), изгонял бесов и вселял их в свиней, а те, бешеные, бросались с обрыва, но… человек от них освобождался. Психиатры знают, что у «рас-слабленных» были истерические параличи, которые уст-раняются внушением, и не только самих пророков, но и «мелких бесов» типа Чумака-Кашпировского. Но гораздо важнее то, что в обыденных житейских тяготах люди нуждаются в повседневной тягомотной психотерапии. Дети не слушаются, муж пьет, денег мало… И вот свя-щенники берут на себя роль психотерапевтов в приложе-нии к «психопатологии обыденной жизни» (У Зигмунда Фрейда есть книга с таким названием). Священник скажет что-то наподобие «Христос терпел и нам велел» - и на душе становится легче. Ну не только так. Можно и с более выраженным философско-теологическим оттенком, например, говорится, что Бог послал испытание. И все равно получается, что это проще, чем психоанализ. Кто-то из остроумных психологов сказал, что религия – это психоанализ для бедных. Хорошо сказал, жалко, что не я, и жалко, что не помню кто… А безбожник Маркс до этого съязвил, что религия – опиум для народа. Злобно сказано, но суть отражена. Да, религия бальзамирует раны, не вылечивает, но бальзамирует, обезболивает. И это временное обезболивание людям нравится, и они хотят верить в то, что внушает священник.

Не сбросишь со счетов и то, что человек склонен к примитивной, но художественно обрамленной, мистике. Во что только не поверишь, если над тобой нависает опасность, а ты не защищен. Больной раком хватается за обманки знахарей и экстрасенсов. Да и здоровый студент, идущий на экзамен с множеством неизвестных, переждет, пока кто-нибудь не перейдет дорогу до него, если ему «черный кот дорогу перейдет». Мистика - в фольклоре. И проникает в хорошую художественную литературу. Проникает на хутор близ Диканьки. Но не только фольклор в обработке Гоголя. Вот появляется призрак отца Гамлета. А чего только не выделывает Мефистофель в «Фаусте» Гете… А проделки Кота Бегемота, Коровьева и Азазелло в нэпмановской Москве. Да и сам Воланд с его сеансом белой магии с полным ее разобла-чением и с его балом для Маргариты. Булгаков тут может дать фору, кому хочешь. Но это от противного если идти. А если заглянуть в евангелия, то ведь и весь путь Иисуса Христа после возвращения из пустыни и до Голгофы насыщен чудесами. Народ хоть хлебом не корми, но дай увидеть, как пятью хлебами накормят толпу в пять тысяч. Священники приводят аргументы. Освященная вода не портится. Мощи не гниют. Беспомощные, надо сказать, аргументы. Трупики тараканов тоже не гниют, а засыхают… Что? и их объявить святыми… Но простые совпадения «убеждают», что «что-то есть». Не вдаваясь в подробные дебаты, обратим внимание, что, как «постановил» Гегель, на все можно найти основание, но не на все можно найти достаточное основание.

У людей есть потребность в общении. Экое я сделал открытие, ай-яй-яй. Но на основе этой тривиальной ис-тины я все же построю кое-что нетривиальное. Церковь дает впечатление единения. Ведь это объединение ве-рующих на основе, как сейчас можно сказать, единства ценностных ориентаций. Причастность вместе с другими людьми к чему-то очень значимому. Но это и просто общение по поводу церковных дел. Суета в очереди на исповедь, причастие, освящение пищи. А сама исповедь - исповедальное общение со священником, и если он ис-кренне относится к своей роли как к служению, то впе-чатление от такого общения у паствы еще большее. А если в церковь – со знакомыми идете или случайно встре-чаетесь с ними – такое общение в церкви тоже не просто болтовня на работе в перерыве. Цирк – в переводе озна-чает круг. Не обессудьте, но мне думается, что церковь – это тоже круг, круг близких по духу и по вере людей. Это я плюсую к психологическим причинам существования религии.

Священники разработали мощную символику. И в ней особое место занимает храм как символ, как «Дом отца моего», по выражению Иисуса Христа. Не даром у некоторых святых в руках «макет» храма. Храмы уст-ремляются в небо. Внутри храма параллельные стены идут ввысь и «соединяются в бесконечности». Христи-анский храм подкупает всех. Богатым храм позволяет от-купиться, бедным купить свечечку и надеяться. Даже атеист умершему ставит свечку не где-нибудь, а в храме. Ведь в нем даже при электрическом освещении освящен-ные свечи горят ярче. Поминать умерших близких и ду-мать о здоровье живых – это же лучше в храме при све-чах, а не на кухне при газовой горелке. Храм – он для этого и предназначен, это что-то специальное, возвы-шенное. Я нечасто, но регулярно ставлю заупокойные свечки: маме, папе, бабке, деду, тетке, прабабке – всем, кого люблю и вспоминаю. Заздравные никому не ставлю, близкие люди всегда со мной, а вот с умершими погово-рить лучше в храме. Спрашиваю завсегдатаев – женщин в возрасте и в платочках, где ставить за упокой души. С благодарностью воспринимаю такую помощь. Но бывает и навязчивая помощь, бывает назидательность, замечания, недовольные взгляды, хмурые лица этих воинственных весталок храма. А они и в самом деле воительницы, блюстительницы, часто требовательные, недовольные, иногда злобные… Однажды я пришел в храм в церковный праздник (за компанию с верующими друзьями), и по своему обычаю хотел поставить заупокойные свечи. Спросил по привычке, где ставят за упокой. Боже, что тут было. «Как вам не стыдно не знать, что в праздник за упокой нельзя ставить!» Ну, такое вот производит оттал-кивающее впечатление.
А вот праздники привлекают. Приготовление праздничной пищи. Освящение. Наряды. Шествие в цер-ковь под колокольный звон. Крестный ход. Раскланяться со знакомыми. Все это хорошо продуманные вещи. И особых возражений нет, если все искренне, если без ли-цемерия.
Религия воздействует эстетически. Ее искусство возвышенно, величаво, красиво. Ей служили великие ар-хитекторы, художники и композиторы.
Религия романтична. Бог – это одухотворение бытия. Что материализм? Скучно. Какая-то бездушная материя, непонятно как порождает дух, который вторичен и который исчезает навсегда с телом его породившим. А здесь, подумать только, маленькая личная душа связана навсегда с всеобщим Большим Бесконечным Богом.
Да, причина успеха религии в значительной мере - романтика. Она и в том, что поборники религии идут на лишения, даже на страдания. Они пилигримы, бездомные, под дождем. «Синим солнцем палимы, идут по земле пилигримы» - это нобелевский лауреат Иосиф Бродский. «Глаза их полны заката, сердца их полны рассвета» - это строки из того же стихотворения.

Религия призывает к нравственному бытию. Муче-ничество во имя Бога – высший нравственный подвиг. И дальше вслед за Христом – на крест. И сам крест как символ, как предел мученичества.
Если угодно, то, да простят мне святые отцы, святые похожи на трех мушкетеров, которые все за одного, а Христос - Он ведь Один за всех. Романтика в причинно-следственной связке занимает не последнее место. Бог послал своего сына страдать за человека. Христос сам пошел на смертные муки ради нас, грешных. Он, как я уже подметил, один за всех. Мы должны искупить свой грех, как он искупил наши грехи. Так что мы все за одного.

Христианство при всем стремлении к непротивлению – против неправедного накопительства. Богатый не пройдет в царство небесное. Хочешь спастись – раздай все бедным. Это привлекает бедных и бессребреников.
Религия обращена к личности: крестят, исповедуют, венчают, отпевают – словом, тобою занимаются, с тобой возятся, ты нужен, ты в центре внимания,
То, что Христос не только сын бога, но и «сын че-ловеческий» сближает человека с божеством.
«Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь». Ну, куда денешься от мудрости Пушкина… Так вот, в глубокой юности я чего только не читал, много и ерунды, но иногда и дельное. Друзья-поэты показали мне книгу Грузенберга, не помню его имени, но помню название его книги: «Мудрость Пушкина». Книга, кажет-ся, из двадцатых годов двадцатого века. Законспектировал я из нее, однако, одну мысль, не касающуюся напрямую Пушкина, но столь интересную, что я ее помню и постоянно цитирую. Грузенберг обратил внимание на то, что своя смерть для человека непредставима. Действи-тельно, я могу представить смерть других. Но свою смерть я представить не могу. Когда я представляю соб-ственные похороны, я примысливаю себя живого. Я как бы наблюдаю все со стороны. Этот простой, казалось бы, факт дает очень много для понимания той части религи-озного сознания, которое касается перехода в мир иной. Легче представить себе именно переход в мир иной, чем полное исчезновение. Поскольку я представляю себя идущим вслед за своим телом и душой, но я при этом живой, я вижу, наблюдаю… Непредставимость смерти связана прочно и с жутким вопросом, куда девается душа после смерти. Вот так вот исчезает и все тут? Психоза-щитные механизмы противятся этому «простому» реше-нию. Нет уж, «Весь я не умру». Фантазии на тему за-гробной жизни – солидная составляющая любой религии.
А вот и более фундаментальная психологическая вещь. Такая важнейшая личностная функция, как само-контроль, возникает у человека в раннем детстве в ре-зультате интериоризации контроля со стороны взрослых. Не пугаемся, не пугаемся… Ну, есть такой термин в пси-хологии. Термин трудно произносимый, но понимается легко. Interior – внутренний (если по-латыни). Так что дословно, или даже «досложно», то есть каждый если слог перевести, интериоризация – это «вовнутриствле-ние». А с контролем и самоконтролем так. Был внешний контроль со стороны других людей (у ребенка – со сто-роны взрослых). Стал внутренний контроль, САМОкон-троль… Самоконтроль – механизм стабилизации обще-ства. Если его нет, общество погибает в «войне всех про-тив всех» (афоризм Томаса Гоббса). Поэтому оно изобре-тает контроль со стороны высшего существа. Контроль этот взводится в абсолют, что выражается в множестве формул. Бог велел. Бог все видит. Бог накажет. Закон Божий.

Все, что мы сейчас не очень пристально здесь рас-смотрели, действует в совокупности. Как в совокупности действовали атеистические установки семидесятилетнего коммунистического периода. Вот сейчас пошло все вспять, и в школы вводится православие в качестве предмета. Праздники остались в основном религиозные. На телевидении – постоянно православные передачи. Вера в коммунизм исчерпана…
***
То, что было рассмотрено в «причинах» утвержде-ния религии, - говорит и о положительном значении ре-лигии, несмотря на научную дискутабельность ее главных постулатов. Как Гегель когда-то сказал, что противоречие движет миром, сейчас в отношении религии можно сказать, что ИЛЛЮЗИИ ДВИЖУТ МИРОМ. Иллюзии могут быть правдоподобные, допустим, «золотой век» - позади, а «коммунизм» - впереди. А могут быть и бредоподобные, скажем, нас всех ждет Страшный суд. И все равно – движут. Идея, даже бредоподобная, стано-вится материализованной силой, если овладевает «мас-сами». Маркс так говорил. То есть получается, что субъ-ективное – не означает «несуществующее». Если идея, даже бредовая, организует силу, которая сталкивает на-роды, сдвигает горы, то она объективно сущая, а не толь-ко что субъективно иллюзорная. И она, эта христианская идея ведь была же заложена в музыку, живопись, архи-тектуру, литературу с поэзией. Даже в древнюю астро-номию с Землей, неподвижно стоящей в центре мира. И главное – основа нравственности, которая – основа чело-веческого мира. Это еще стоит получше осмыслить и по-нять, как это рождается из бреда.
Не сбросишь со счетов великую психологическую силу – психическую защиту. Она обеспечивала транкви-лизационный эффект.
Если психозащитные механизмы здесь обусловли-вают этот эффект, то почему мы должны его запрещать. Большевики и гнобили и отнимали психозащитные меха-низмы у народа. Да, защита поверхностная, да - это баль-замическая повязка. Но обезболивающий эффект налицо. Так стоит ли его убирать.

***
Подытожим на этом этапе наши рассуждения. Отне-семся к Священному писанию как к литературе. Ее можно назвать великой, по-своему мудрой. Но литература эта древняя, даже, усилим, архаичная. Тогда всё на месте: мы эти тексты читаем, почитаем, чтим, уважаем, но относимся к ним как к произведениям детства чело-вечества, как к наивным, иногда милым, поискам. Поискам объяснений происхождения мира. Поискам лучшего нравственного устройства человеческого общества.


Библейские сказания вслед за множеством мысли-телей я расцениваю как романтическую сказку, в которой могут не сводиться концы с концами, на то она и есть ли-тературный художественный вымысел. Коллективный, народный, то есть фольклор. Что взять с народных пев-цов, они же Аристотеля не штудировали. У них есть право на ошибку. И тогда все логические несовпадения отнесем на счет ошибок в логике творцов сказки. А поэтические псалмы Давида или книга Екклесиаста или Песнь песней Соломона – тоже ведь составные части Ветхого завета. К ним – какие придирки в области логики? Но если вы составляете свод наказаний… К вам счет более строгий… Тем более если вы составляете его, хотя и не по поручению, но от имени… БОГА!